Меншиков
Шрифт:
Макаров сразу оторвался от бумаги, округлившимися серыми глазами с красными веками уставился на Петра. На его тощем, пергаментном лице изобразились испуг, удивление.
— Как, государь? — прошелестел одними губами. — А зубы? А лихорадка?
— Пиши, тебе говорят! — вскрикнул Петр. — «Полагаю, что ранее недели к вам буду…» Пиши!..
Ни болезнь, ни дальний путь в тысячу с лишним верст, ни жестокие морозы не остановили Петра — он решил ехать немедля.
Утром 15 января 1706 года Карл подступил к Гродно. Вместе с генерал–лейтенантом Стейнбоком он осмотрел
— Кто же был прав: Огильви со своими Меречами или я, когда настаивал, чтобы встать на квартиры в Гродно? — спрашивал Меншиков Репнина. — Тут мы десяти Карлам зубы пообломаем. Этакая-то твердыня! — махал рукой в сторону укреплений. — Да еще с нашим солдатом!
— Истинно, истинно! — откинувши левую руку за спину, а большой палец правой заложивши за пуговицу, утвердительно кивал Аникита Иванович. — Значит, совести у человека нет вовсе… А ты, Александр Данилович, меньше слушай этого немца. Сам на своих ногах стой да делай как лучше. Тут… — подошел вплотную, — и с этим польским королем надо ухо вот как востро держать.
— А что? — оживился Меншиков.
— Да что-то он начал… Поехал вчера я к нему окончательно договориться насчет укрепления общего рубежа, где стыкуются его и наши фланги. Я в его ставку — нет! Я на позиции — сейчас только ускакал. И где же я его нашел? У его драгун. Распоряжается, чтобы их снарядить… Ну, тут я понял: не иначе — бежать собирается.
Меншиков сразу обмяк, откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе. С легким зевком:
— Ну, это, Аникита Иванович, нам известно доподлинно. — Почесал скулу. — Утечет король, верно… Сокол с места, ворона на место.
— Ай–яй! Стало быть, Карл из-под Варшавы сюда, — догадывался простоватый Репнин, — а Август к Варшаве? Да что это… Господи!
— Вот–во–о-т! — уже во весь рот сладко зевнул Александр Данилович. — Угадал!..
— Вот человек-то: до скончания дней его бить будут, и умрет без покаяния, на пиру.
— Привычка! — усмехнулся Данилыч.
— Положим, что привычка, а все-таки… Вишь ты!.. Что значит баламут-то, везде себя покажет!
А Карл вскоре воочию убедился, что армию ему кормить положительно нечем. Жители окрестных деревень и местечек разбежались и все съестные припасы или увезли с собой, или спрятали. Шведы начали рыскать, как голодные волки, и кочевать все дальше и дальше от Гродно: копьями, шпагами ковыряли сугробы, искали еды.
— Ищут, ваш–ство! — докладывали Меншикову разведчики.
— И находят?
— Да что-то не видно, ваш–ство! Если и находят, так самую малость.
– To–та, — усмехался Данилыч. — А я уже думал: может, мы и недоглядели за этим?.. Может, оставили кое-что?..
— Никак нет, ваш–ство! Все под метелку!..
…Карл нервничал. Думал: зашел далеко… снега глубоченные… холодно… волки… Волки иной раз кольцом залегают вокруг лагеря, голодные и злые, и воют, чуя живое. Он их не боится, но… неприятно. Он терпеть не мог даже, когда и собаки выли на дворе ночью. Нехорошо, тоскливо… Однако
Август поспешил воспользоваться исчезновением неприятеля: взял четыре драгунских полка и ушел к Варшаве.
23 января Петр прибыл в Смоленск, здесь провел одни сутки и отправился далее к Гродно, не подозревая, что шведы переправились через Неман и уже осадили весь Гродненский укрепленный район. Меншиков, отводивший в это время отрезанные от Гродно части в район Минска, встретил Петра в 90 километрах от Смоленска, в местечке Дубровне.
— Дальше, мин херр, — докладывал он, — ехать этой дорогой нельзя. В Гродно можно попасть не иначе как большим объездом через Полесье, — все другие дороги шведы перехватили.
В объезд Петр не поехал.
Положение частей, осажденных в Гродно, становилось критическим. План польского короля, рассчитанный на разгром Реншильда, после чего Август предполагал поспешить к Гродно, на выручку осажденному гарнизону, этот план был разрушен: 4 февраля у Фрауштадта армия Августа была разгромлена. Август с остатками разбитых частей отступил в район Кракова. Русской армии, если она не сумеет уйти от преследования, предстоял решающий бой с главными силами Карла, на успех которого (боя) Петр не надеялся.
«О зело нам печально, — написал он Репнину, — что мы не могли к вам доехать, и в какой мысли мы ныне есть — единому Богу известно».
— Был военный совет, — докладывал Меншиков государю, — генералы Венедигер, Галларт, Аникита Репнин считают — в Гродне отсиживаться до весны, а как начнется на Немане ледоход, — отступать. Огильви уперся, аки валаамова ослица, ладит одно: «Здешняя инфантерия, говорит, изрядно сильна и может противиться шведам до тех пор, пока саксонская армия зайдет Карлу в тыл». Отступление, считает, столько же опасно, сколь и постыдно… Уперся — и кончено!..
— Знаю, — мотнул Петр головой, — он мне писал: зело жалеет фельдмаршал, что мы отступлением сим славу своего оружия потеряем, насмешки на себя навлечем, союзников отвратим, войска и народ свой в уныние приведем.
— Жалеет!.. Чья бы корова мычала! — почти выкрикнул Меншиков. — А ежели саксонцы не подойдут? Тогда как?.. Пиши долг на двери, а получка в Твери?
— Вот про это и толк, — согласился Петр. — Умен, да не разумен старик.
— Или себе на уме, — заметил Данилыч.
Петр, перекося брови, потер переносицу.
— Может, и так…
— Так, мин херр, — кивал Меншиков, — так… — Лицо у него раскраснелось, рука нервно гладила крышку стола. — Истинно, он больше противен нам, нежели доброжелателен. Какой он представил Августу план кампании? «Буде неприятель атаковать в окопах нас не станет, — писал, — и обойдет Гродно справа или слева, допустить его до Вильны, а потом… — Меншиков поднял палец, — всею армиею идти к Торуню, то бишь на Вислу, к саксонцам!..» Вот ведь что удумал!.. Все свое бросить — и к Августу! Не пришлось поле ко двору — пускай его под гору! Ему что, не свое!..