Меншиков
Шрифт:
Хлопнул отец и как будто пришил Алексашкину мысль. С того времени, видимо, и решил Алексашка твердо, без отступу: пробиться в царев полк, наилучше в Преображенский, где батя служил.
5
Постоянно находясь у себя в компании «еретиков», Петр вскоре решил побывать и у них в Немецкой слободе.
У Лефорта Петр был в первый раз 3 сентября 1690 года. Приехал к обеду. Вместе с Петром прибыли: Федор Ромодановский [3], Автоном Головин, Борис Голицын и Никита Зотов.
Позвал было Петр с собою и дядю, Льва Кирилловича Нарышкина, но тот наотрез
Уперся: «Невместно мне» — и шабаш! Ворчал:
— Все Бориско Голицын мутит, чтоб ему, пьянюге, ни дна ни покрышки!
Пришлось отстать. Зол дядя на немцев, за людей не считает.
…К Лефорту заехали без предупреждения, запросто. Но их приезд хозяина врасплох не застал. У Лефорта гости всегда.
В зале, где обедали, было шумно и жарко. Несколько раз уже заменялись насквозь мокрые личные салфетки, а кушанья подавались все еще и еще. Щедро лились вина, наливки, настойки — кому что приглянется. Гости поснимали и развесили по спинкам стульев кафтаны, куртки, камзолы и, в пестрых жилетах поверх цветных рубашек, в одних сорочках, заправленных в панталоны, красные, говорливые, громко смеялись, перебивая в разговоре друг друга, хлопали по плечам, по коленям. Лучи заходящего солнца, проникая сквозь ряд больших окон с мелкими стеклами, багрянцем пылали на подвесках люстр, канделябров, на блестящих обоях, массивных рамах картин, клали нежные блики на голубовато–белые скатерти, мягко играли на столовой посуде и дальше — в соседней зале — ярко золотили натертый пол, вазы с цветами, переливались на сложенных в дальнем углу духовых инструментах. Тяжело пахло дымом крепкого кнастера, жареным мясом, вином, терпким потом.
Петр пил сравнительно не много, но зато, даже во время обеда, то и дело совал в рот изгрызенную голландскую трубку.
Руки Лефорта, белые, холеные, с длинными, тонкими пальцами, унизанными перстнями, выдавали волнение хозяина: щелкали, перебегали от пробки графина (вынет — вставит) к бокалу (передвинет — сожмет ножку), перебирали фрукты в вазочке перед тарелкой, играли ножом… «Нужно бы заканчивать этот затянувшийся, скучный обед, — думал он, — хочется музыки. Десертом можно заняться и на ходу, за отдельными столиками, там, в танцзале, вперемежку с легким, игривым разговором, острыми каламбурами… А тут, — забарабанил пальцами по столу, — расселись! Тянут! Смакуют!.. Истово, чинно — по–русски».
— Все проходит, Петр Алексеевич, — обратился к царю. — И ваши заботы пройдут. Ничего не останется. И мы с вами пройдем. Я ужасно сожалею о потере каждого скучно проведенного дня. А вы?
Петр утвердительно тряхнул головой.
— Вот и сегодняшний день, — мечтательно продолжал Лефорт, — он уже не повторится… А посему…
— Надо жить! — заключил князь Борис.
— Да! — Лефорт поднял бокал. — Надо жить! Весело, ярко! Красиво жить!.. Государь! — повернулся к Петру. — Я вас познакомлю с одной девицей!
— Кто такая? — весело спросил Петр своим грудным, слегка сиплым голосом.
— Дочь золотых дел мастера, бочара, виноторговца — мастера на все руки… Анна Монс — королева Кокуя! Красива и свежа, как только что распустившийся эдельвейс! Но,
Князь Борис щелкнул пальцами:
— Видел… Ох, хороша–а!
Прислуживая за столом, Алексашка старался рассмотреть поближе Петра.
Вот каков!.. Царь, а прост. Весел и молод, как он. Тоже высок. Глаза большие, карие. Густые темные брови. Пухлый маленький рот. Буйные кудри кольцами рассыпались по плечам. А на месте почти не сидит. И все у Лефорта: «Это что? Как? Зачем?» Понравится — дернет плечом, хорошо, от души, засмеется. «Орел!»
Алексашка прислуживал ловко, быстро, без суеты.
— Поди сюда! — поманил его пальцем Лефорт. — Вот он! — представил Петру, и Алексашка понял, что о нем уже говорили.
— Ну, как жизнь на Кокуе? — У царя в глазах бесенята. — По душе ли?
— Вот как по душе, государь!
— Ну, ну! — нетерпеливо поощрил его Петр.
И Алексашка тряхнул головой и, глядя в упор на Петра, смело начал выкладывать:
— Канители нет! Просто все. Живут весело, чисто. Только…
— Что?
— Нет той потехи, чтобы…
Лефорт рассмеялся:
— Воевать хочет. Плавать! Скакать!
Петр привскочил, ухватил Алексашку за локоть.
— Хорошо, хорошо!.. То и надобно! — Хлопнул его по глине. И к Лефорту: — Вот оно, вот! Сойдемся? — кивнул в сторону Алексашки. — Так, что ль, мусью? По рукам?..
Лефорт склонил рогатый парик, прижал ладонь к кружевам на груди:
— Как прикажете, государь.
В этот день на закате шел дождь, шумел по деревьям, кустам около дома. В раскрытые настежь окна залы (проветривали перед танцами) тянуло сладкой свежестью мокрой земли, терпким ароматом увядших листьев, цветов.
Предполагаемые фейерверк и гулянье в саду не состоялись. Зато, к удовольствию дам, раньше начались танцы. Алексашка знал, что начнут, как обычно, со старинного танца гросфатер и что первым встанет в круг обязательно сам хозяин. А вот русские гости! Будут ли танцевать? Как сам царь? Неужели и он!..
— Гросфатер! — крикнул Лефорт.
— Запели скрипки, засвистели флейты, зарокотали трубы, зазвенели литавры, и под церемонные звуки старинной музыки дамы во главе с Лефортом начали двигаться, раскланиваться, приседать.
Потянули в круг и русских гостей. Те упирались, их брали под руки дамы, подталкивали, вертели… Танцующие спутались, перемешались и со смехом остановились.
— Не выйдет! — тряс головой князь Борис, Петр хлопал в ладоши.
— Ан выйдет! — кричал. — Снова! Снова!
Алексашка носился по зале с маленькой лесенкой, оправляя оплывшие свечи.
— А ну, — поймал его Лефорт за рукав, — станцуй ту веселую, русскую, как ее?
Алексашка мигом отставил лесенку в угол, весело блеснув глазами, поддернул вверх рукава.
— Голубца?!
— Вот–вот! — кивнул Лефорт. — Но быстро! Видишь, заминка! — И громко, на всю залу, крикнул музыкантам: — Голюбца!
Грянула плясовая.
Алексашка стремительно выскочил на середину залы. Топнул ногой:
— Шире круг!