Меньший среди братьев
Шрифт:
Вальсируя по паркету, с подносом в руках въезжает Алла, как всегда, в восторге от самой себя.
– Это Тарасова?
– всматривается она в телевизор, а руки расставляют чашки по столу.
– Алла!
– ужасается жена.
– Это Андровская.
– Конечно, Андровская. Я ее имела в виду, когда сказала "Тарасова".
– Ах, ты не видела ее в "Идеальном муже"! Андровская, Еланская, Тарасова - что может быть выше! А Тарасова в роли Анны, когда у нее свидание с сыном... По-моему, в то время мужем ее был уже не Хмелев, а какой-то генерал. Я знаю потому, что мне сапожник шил сапожки,
– Ведь ни одного слова не слышно, - говорю я. На некоторое время смолкают. Потом опять слышен шепот невестки:
– У нее уже тогда были боли.
– У Андровской?
– А вы не знали? Посмотрите, она играет сидя. У нее уже сильные были боли.
– И так естественно смеется! Вот что значит актриса!
– Неужели вы не знали? Она всех торопила на съемках.
– Вот что значит актриса! Теперь таких актрис нет.
– А вы самое главное слышали?
– Невестка смотрит на меня.
– Вы ничего не слышали! У Домрачева диагностирован рак. Все уже говорят об этом.
Жена всплеснула руками:
– Не может быть!
Обе смотрят на меня.
– Неоперабельный! Мне вчера моя приятельница Зина Мешкова...
– Да нет, разве он знает!
– жена махнула на меня рукой.
– Он всегда все узнает послед-ним!
Домрачев - наш декан, в сущности, еще не старый человек. Рак... Я знаю, о чем думает сейчас моя жена, мне ясен ход ее мыслей. Самое печальное, что и моя мысль идет теми же путями.
– Старт дан, - говорит сын, наблюдая всех со стороны.
– Скачки на приз начались.
Без меня. Я в этих скачках участвовать не буду ни при какой погоде, упаси Бог! Мне искрен-не жаль Домрачева, тем более что место его мне не нужно - я не администратор. Если мне еще что-то суждено сделать, так только в науке, а не на этом поприще. Оно не для таких, как я.
Глава III
И тем не менее я не спал ночь. Мне всегда казалось - я и теперь в этом уверен, - что я не честолюбив, но всю ночь я мысленно строил планы, перестраивал работу факультета, входил с новыми проектами... Черт знает что! И это в пятьдесят шесть лет, когда, как говорится, пора о Боге думать, о душе. Для чего угодно человек бывает стар: для любви, для деятельности, для ненавис-ти, но эта страсть неутолима. И я вставал, ходил по кабинету, пил воду, смотрел на часы, наконец принял сильное снотворное и, наверное, все же уснул, потому что вдруг явственно услышал над ухом: "Мне сапожник шил сапожки..." И лежал в темноте с бьющимся сердцем. А человек, чье место в жизни я уже мысленно занял, спал, не ведая, или мучился от болей.
Утром я встал с мутной головой и отеками под глазами. И такие же отеки увидел у Киры, у моей жены.
– Илья, тебе надо переговорить сегодня с Шарохиным, дать знать о себе. И надо, чтобы Утенков поговорил с ним о тебе. А с Утенковым может поговорить Первухин, я его подготовлю. Я знаю, через кого это сделать.
Она еще не умывалась, не причесывалась, у нее болела печень, но это было первое, что она сказала.
Я стал под душ, закрыл глаза, поднял лицо к струям, долго стоял так, давая воде течь. Тело мое все меньше и меньше доставляет мне радости и все больше огорчений. Не глядя,
Из ванной, из пара я выхожу выбритый, освеженный, и, пока завтракаю, мне приятно чувствовать на сквозняке непросохшую бороду и волосы вокруг головы, где они еще остались. Мы сидим с Кирой на кухне вдвоем, она не завтракает, пьет крепкий чай без сахара, ладонью греет печень - это расплата за вчерашнее остроедение. Потом я укладываю свой "дипломат", кожаный, с металлическими застежками; суди меня Бог, но я люблю хорошие, дорогие, красивые вещи и не верю, что кто-то их не любит. Уложил, подумал, все ли взято, и тут раздался телефонный звонок.
Звонит Варя, жена старшего брата. Она не звонила нам последние не помню уже сколько лет и заговорила не тотчас. Я несколько, раз сказал: "Слушаю!.. Алле... Я слушаю!" - хотел уже класть трубку и тут услышал:
– Кирилл хочет тебя видеть.
Варя есть Варя: ни "здравствуй", ни имени - ждала, убеждалась, что у телефона я, а не Кира. Голос напряженный, я даже не сразу узнал её.
– Кирилл просил меня позвонить.
На меня вдруг нашел панический страх.
– Что? Что случилось?
Всю жизнь мы страшимся несчастий, заранее ждем, а они застают нас врасплох.
– Ты скажи правду, случилось что-нибудь?
– У Кирилла инфаркт.
– Когда? Сегодня ночью?
Мне представилось, что именно этой ночью случалось - за всю суету и ничтожество мыслей, которые одолевали меня.
– Сегодня одиннадцатые сутки.
И, не отвечая на мои испуганные вопросы, назвала номер больницы, сказала, как найти.
– Пускают когда? В какие часы?
– К нему пустят.
И положила трубку. Я сел. К нему пустят - это значит, состояние тяжелое.
– У Кирилла инфаркт.
Мы сидели и молчали. Потом Кира сказала неуверенно:
– Я бы поехала вместо тебя, но ты ведь знаешь...
– Куда? В больницу?
У нее действительно мужской голос, потому Варвара так долго убеждалась.
– В больницу я бы тоже поехала. По-моему, ты знаешь, у нас с Кириллом всегда были и есть самые добрые...
– Какое сейчас это имеет значение? Неужели это сейчас выяснять?
– ...И если бы не Варвара...
– На черта нам этот твой солярий. Нас двое, кому там сидеть? Неужели потому, что у Кузьмищевых солярий...
– Он мой ровно столько же, сколько и твой. Ты сам решил...
Ее спокойный тон, каждое ее слово - все раздражало меня сейчас.
– Неужели у меня сейчас солярий в голове, когда у брата инфаркт!
– Пожалуйста, не езжай. Твою манеру я знаю: когда что-нибудь случается, виновата я. Мы три недели ждали этих плотников, не езжай, пожалуйста. Они, во всяком случае, не заинтересова-ны, их рвут на части.