Меньший среди братьев
Шрифт:
– Да разве ж я оставлю его...
– Но кто был?
– Смотрят врачи.
– Постой, кто из врачей? Ведь есть кардиологи... Я могу, наконец, узнать.
– Тут врачи хорошие. Больница рядовая, а врачи хорошие. Я сегодня домой съездила в отпуск, искупалась, приготовила вот. Слава Богу, уже ничего.
И оттого, что движениями губ все так же помогает ему справляться, интонация горделивая, как за ребенка: "Вон он уже у нас какой!.."
Варвара всегда была спокойная. И правильная во всем. Может быть, это и хорошо. Но я представляю себе, что бы делалось, если бы это было со мной. Все известные профессора были бы уже поставлены на ноги, выдернуты с дач, из квартир. И уж конечно, не здесь бы я лежал,
Рассказывают, актер Астангов умер от аппендицита - ждали светило, обыкновенному вра-чу, который каждый день щелкает такие операции, не доверили. Может быть, и правда попроще - лучше. Наверное, так.
Сколько раз мне приходили мысли о спокойной жизни, о том, что если бы такая женщина, как Варвара, была моей женой... Это теоретически. А когда она пожаловалась, что ноги отекают, и я увидел мощную ее щиколотку, широкую ступню тридцать девятого размера в тапочке... Но вот они с братом прожили жизнь и счастливы даже сейчас, и, может быть, ни с какой другой женой не был бы он счастлив. Каждому - свое. Как можно знать и решать за другого, когда о себе-то мы ничего не знаем.
Глава VI
– Ты прости меня, Кирюша, я даже не принес ничего - ни ягод, ни фруктов. День сума-сшедший, минуты не было вырваться, лекции, консультации, ученый совет - черт-те что!
– Все бегаешь?
– Сбежал, а то бы и сейчас сидел там.
В подтверждение я зачем-то указываю на свой "дипломат" с желтыми металлическими застежками. И вдруг покраснел неожиданно для самого себя. Оттого ли, что "дипломат" мой роскошен, он выглядит здесь как из другого мира, - брат, следуя за моей рукой, скосил на него взгляд, - оттого ли, что лгу, но так покраснел, что в пот бросило. И отвернуться некуда в этой палате, так и сижу. Проклятый мой недостаток, все детство из-за него было испорчено, и в школе всегда боялся покраснеть. Вот старый уже, а краснею.
И чего я стыжусь? "Дипломат" кожаный - перед братом неловко. Да, разные возможности, но я же не украл. Но мы родные братья. Помню, завели обстановку впервые, радовались, ходили с женой по комнатам, обнявшись. Приехал Кирилл, я засуетился виновато, старался показать, что все это так, не нужно мне: вот, мол, купили, отделался, теперь к главному делу жизни можно при-ступать... Киру это сердит: "Да, мы вот так живем! Разные возможности, разный круг знакомых. К этому должны привыкнуть и знать..." Я действительно, если разобраться, ни перед кем ни в чем не виноват. Но так установилось в семье, что я постоянно оправдываюсь. Я больше всех достиг в жизни, а почему-то жалеют меня. Умирая, мать не себя жалела, не Кирилла, а меня, взгляд этот ее я никогда не забуду. И постоянно все ждут от меня чего-то большего. Даже если, допустим, мне больше дано, имею я право просто жить, а не оправдывать надежды?
– Замотался ты совсем, вот я почему, - говорит Кирилл, дав мне время справиться. Из деликатности он даже радио подкрутил погромче.
– Жизнь суматошная, ритм столичный...
Мне все еще трудно взглянуть ему в глаза.
– А я вот добегался... Говорят, год активного солнца. Мы и при солнце, и без солнца такие активные стали, так суетимся...
На груди его, на левой стороне, толчками вздрагивает под кожей. Я физически почувствовал, даже сердце заломило, как у него там пульсирует неровно, выталкивает кровь.
– Ты не волнуйся, тебе волноваться нельзя.
Улыбнулся жесткими губами.
– Я ведь в Болгарию должен был лететь. А тут с оформлением вышла какая-то неясность. Все оформлены, один я не оформлен. Сразу многозначительное молчание, мысли всякие... Знаешь ведь, не посылают ничего, а вот если оформление задержано... Оказалось, просто бумаги забыли вовремя подать, оформили уже в самый последний момент. Собирался в спешке,
– Не надо. Начинаешь вспоминать, начинаешь волноваться.
– Теперь уж смеюсь. О смысле жизни подумать некогда, а обо всякой ерунде... Сюда везли, знаешь, о чем думал? Неудобно, подвел, как же они там без меня? Смешно! И здесь... Пролетит самолет - вот бы сейчас и я сидел у иллюминатора, воротничок, галстук, руки на подлокотниках. Только когда уж прижало совсем...
Вошла Варвара, посмотрела на него, на меня, что-то почувствовала, села на страже в ногах.
Все мы умные, когда прижмет. Только ума этого хватает ненадолго. Первый раз прижало меня в сорок лет. Тогда думали определенно - рак. Так поумнел сразу! Вот если б заново жизнь прожить! А вышел невредимым, и жизнь взяла свое. Дай Бог, чтобы у Кирилла обошлось все, дай-то Бог! А выйдет, и некогда станет разговаривать о смысле жизни, надо будет жить. Это прежде, в прошлые века, людям у смертной черты открывались великие истины. А в наш стремительный век... Академик Страдников за четыре дня до смерти, когда уже надежд не оставалось никаких, все справлялся, как идет выдвижение его кандидатуры на премию, обзванивал нужных людей. Навер-ное, и раньше это бывало, природа человеческая меняется медленно. И все-таки, надо думать, не в таких масштабах.
На тумбочке в наушниках радио чуть царапается звук, не разобрать музыка или говорят что-то. Вечернее солнце за окном, свет его на листьях тополя. Больница старая, дореволюционных времен. И тополь старый. Сколько людей смотрело отсюда на этот тополь зимой, летом, осенью, весной... Из суеверного чувства я не додумываю эту мысль.
Когда жизнь вместе прожита, люди становятся похожими друг на друга. Говорят, на морде у старых собак выражение их хозяев. Не знаю, я не собачник. Но Варвара и Кирилл - и взгляд, и во взгляде, и жесты, и интонации голоса - поразительно как похожи. В одном только они полная противоположность - в отношении ко мне. Я не сужу, Варвара ему предана и за него не прощает мне никакой малости. Но вот, убей Бог, не знаю, что мне не прощать?
Кирилл - инженер-конструктор, всю жизнь в авиационном КБ, как, впрочем, и Варвара еще недавно, до пенсии. Я убеждался не раз, его ценят. Но вот это огромное расстояние между тем немногим, что поручено ему, и общим замыслом, который не от него исходит, это наложило свой отпечаток. Производство строго формирует тип людей-исполнителей. Он - мой брат, но я не могу об этом не думать, не видеть этого. К тому же он болезненно скромен: "Я подкручиваю гайку, одну-единственную гайку всю жизнь. Только моя гайка требует не физических, а некоторых умственных усилий, вот и вся разница". Зато в меня он вложил все честолюбивые мечты, если у него они были когда-то. В его глазах я тот, кому ведом общий замысел, смысл происходящего - и ныне, и прежде, и в обозримом будущем. И даже, я так подозреваю, он думает, что я на этот общий замысел в силах повлиять.
Задумывались ли люди, сотворяя кумиров, каково им жить, кумирам этим, большим и малым? Может быть, им не под силу оправдывать ваши надежды? И нравственно ли это, наконец, свою ношу переваливать на других? Ведь это не козлы отпущения, если на то пошло.
Во всем, в чем я не состоялся и отличаюсь от его проекта, Кирилл винит мою жену. Тут они с Варварой едины. "Брат, гони ты ее. Ведь она тебя погубит..." Сколько раз во время тяжелых ссор с женой вспоминались мне эти его слова. Но с них, с этих слов, и началось все, что развело нас в дальнейшем. И он, уже в ту пору женатый, и Варвара, и мать с отцом - все они сразу как-то были против Киры. Может быть, именно то, что все они вместе против нее одной, может быть, это и решило. Что уж теперь, когда нашему сыну тридцать.