Мент для новых русских
Шрифт:
– Да, – неуверенно произнес Гиря.
Молчание.
– Кто это? – спросил Гиря. – Кто это?
… – Кто это, – спросил в этот же момент Борис Фенстер, главный редактор независимой городской «Вечерние городские новости», когда понял, что шаги, которые чудились ему вот уже минут пятнадцать, звучат на самом деле, и звучат очень близко, где-то в темноте возле самого дома, в котором расположена редакция.
Ответа Фенстер не дождался.
– Прекратите! – потребовал
И шаги прекратились. Но совсем уже рядом.
Если бы главный редактор уважаемой газеты мог видеть в темноте, он бы увидел человека, стоящего в метре от него. Он даже мог бы, протянув руку, коснуться этого человека.
Но Фенстер не умел одного и не стал делать другого. Он только стоял и слушал. И до слуха его доносилось легкое дыхание человека. Спокойное дыхание.
Фенстер слыл человеком шустрым и сметливым. Он умел также быстро делать выводы из минимальной информации и даже, когда-то, в самом начале карьеры, он считался многообещающим молодым журналистом.
Тебе нужно отдохнуть, вспомнил он слова Мехтиева. И еще он вспомнил, что при нем сейчас статья с выкладками, доказывающими, что это не люди Мехтиева затеяли войну с Гирей, что при нем сейчас запись интервью Садреддина Гейдаровича, в котором тот клянется и божится, что это кто-то другой хочет опорочить честное имя всех азербайджанцев.
Борис Фенстер мог действительно стать великолепным журналистом-аналитиком, потому, что сейчас, всего за одну секунду он понял, насколько усилит позиции Мехтиева смерть редактора Фенстера. Ты устал, сказал ему Мехтиев и поднял тост за то, чтобы все получили по заслугам.
Внезапно зажегся фонарик прямо перед глазами Фенстера. Борис зажмурился, поднося руки к лицу, и не увидел, как откуда-то из-за фонарика скользнул нож.
Горло обожгло.
«Мартирос еще живая?» – всплыло вдруг в мозгу.
«Нет еще», – попытался прошептать Фенстер, и это оказалась очень длинная фраза, ее хватило до самой смерти.
… – Кто это? – выкрикнул Гиря.
– Ты хотел со мной поговорить, – сказал телефон голосом Мехтиева.
– Садреддин Гейдарович? – почти простонал Гиря.
– Это я, дорогой. Мне наш общий знакомый передал, что ты хочешь со мной договориться, но кто-то мешает. Какой-то нехороший человек. Это правда?
– Это правда, – прошептал Гиря, не в силах отвести взгляд от мертвого лица Андрея Петровича.
– До сих пор мешает? – поинтересовался Мехтиев.
– Не, – сглотнул Гиря, – больше не мешает.
– Вот и хорошо. Давай мы с тобой встретимся завтра. Или послезавтра. И поговорим. Коньяку попьем, фруктов поедим. Дела наши обсудим. Давно мы с тобой не разговаривали просто так, для души. Нет?
–
– Что-то у тебя с голосом, дорогой. Ты не заболел? – спросил участливо Мехтиев.
– Нет, здоров. Выпил немного…
– Что такое – немного выпить? Ты же мужчина, дорогой! Или прислать тебе врача?
– Не нужно, – сказал Гиря. – Я сам.
– Как знаешь, Геннадий, как хочешь. Звони, когда захочешь. И пусть никто, – голос Мехтиева подчеркнул это «никто», – не пытается испортить наши отношения. Да?
– Да, – прошептал Гиря.
– До встречи, Геннадий Федорович, – Мехтиев отключился.
Гиря выронил телефон, встал на четвереньки и попытался подняться на ноги. Пол кабинета медленно поплыл в сторону, и Гиря выставил руки, чтобы не расшибиться о стену.
– Живой, – сказал сам себе Гиря. – Живой.
Он был единственным живым во всем здании.
– Живой! – истошно завопил Гиря, взял, наконец, с полки коньяк, отвинтил пробку и осушил бутылку.
Все кончилось. Все – кончилось.
А для Гринчука все еще продолжалось. И самое обидное было то, что опер совершенно не представлял себе кто именно прислал к его дому этих ловких мальчиков.
Руки Гринчуку ни сковывать, ни связывать не стали, и это обнадеживало. Убить его могли прямо возле доме, или, еще лучше, на пороге лифта. Автоматический лифт словно создан для засады. Ничего не подозревающий клиент приезжает на первый этаж, хронически лишенный дежурного освещения, двери открываются, и киллер, посасывая любимый леденец, всаживает сколько хочет пуль в силуэт, очень контрастно смотрящийся на фоне кабинки лифта.
Стрелять не стали – хотят поговорить.
Гринчук огляделся и обнаружил, что в салоне микроавтобуса кроме него находится кто-то, лицо которого не различимо в полумраке, и в углу на полу шумно сопит некто, в котором Гринчук с удовлетворением признал Братка.
Жив. Не убили. Очень приличные люди. Один из тех, кто доставил Гринчука в машину, подошел к сидящему в глубине салона и что-то очень тихо сказал на ухо.
– Не очень и хотелось, – пробурчал Гринчук, демонстративно отворачиваясь.
Суставы ныли, и Зеленый не мог не оценить профессионализм хватки своих новых знакомых.
– Вы что-то сказали? – спросил уверенный мужской голос.
– Я с незнакомыми мужчинами на улице не разговариваю, – манерным голосом отрезал Гринчук.
– Гринчук Юрий Иванович, тридцать семь лет, капитан. Оперативный уполномоченный. С четырьмя звездочками на погонах ходит уже неприлично долго, без всякой надежды на продолжение карьеры. Холост.
– А ноги какие у меня красивые, – подсказал Гринчук. – Немного кривоваты, но не слишком. Женщины не жалуются.