Мент. Одесса-мама

Дашко Дмитрий

Бить по лицу меня не стали, очевидно, не хотели раньше времени портить товар, но сунули под дых от всей широты души, так что отдышался я не скоро.

Авто тем временем уже успело набрать ход и укатить на приличное расстояние.

Искушать дальше судьбу я не стал и потому сидел тихо и смирно, не выводя из себя чекистов.

Мы подъехали к комплексу зданий из красного кирпича, удивительным образом напоминавшего знаменитые питерские «кресты».

Это был городской ДОПР № 1 — Дом общественных принудительных

работ, над входом в который висела оптимистичная вывеска «ДОПР — не тюрьма. Не грусти, входящий».

Нормально так колёса закрутились. Не успел пару дней в одесском угро отработать, и на тебе пожалуйста — добро пожаловать на цугундер. Или в… Да какая, блин, разница!

Поскольку меня перестали потчевать тумаками, дыхание наладилось и туман в башке рассеялся, я стал рассуждать, что меня ожидает в сей скорбной обители.

Везут меня явно не на пироги с плюшками. ДОПР — хорошее место, чтобы надёжно спрятать человека. Никто меня там, включая Настю и Степановну, искать не станет. Особенно, если оформят под чужим именем.

ДОПР никогда не пустует, поэтому вряд ли я окажусь в одиночке. Хуже всего, если сунут к уголовникам — исключать такого развития нельзя.

Оно, конечно, и в тюрьме люди живут, но так уж исторически сложилось, что нашего брата мента там не особо жалуют, за редким исключением.

И одно такое исключение мне как-то довелось прочувствовать на собственной шкуре. Только случилось это в ещё стародавние временамоей прошлой жизни, когда я бегал обычным земельным опером и наступил на чью-то мозоль.

Меня попытались подвести под статью, я загремел в СИЗО и, кое-кто очень постарался, чтобы мои сокамерники имели за плечами не одну ходку.

Предполагалось, что тут я сломаюсь и мигом признаюсь во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Спас меня счастливый случай. В камеру с воли пришла обильная передачка от жены и друзей. Соседи по «хате», с которыми я самым честным и справедливым образом поделился, сразу сделали вид, что не верят в мою оперскую биографию.

Тогда обошлось, я выкрутился, но что будет сейчас?

Меня тупо проверяют на вшивость, но насколько далеко эти товарищи из ГПУ, которые мне совсем не товарищи, могут зайти? По идее конкретного беспредела быть не должно, но опять же — эксцесс исполнителя никто не отменял. Вдруг переборщат?

С ходу оформлять меня в камеру не стали, сунули в комнату для допросов со стулом и табуретом, чьи ножки были надёжно зафиксированы в каменном полу.

Форточка в зарешёченном окне была открыта, дул сильный сквозняк… Одним словом — романтика!

Вещи, которые у меня были с собой, включая ремень и шнурки, отобрали. Часы — тоже, так что сколько времени я тут проторчал, затрудняюсь сказать. Может, час, может, два, а может — пятнадцать минут. В любом случае я успел порядком продрогнуть.

За мной то и дело наблюдали

через небольшое отверстие в дверях. Наверное, ждали, когда я дойду до кондиции и потому не спешили.

Я демонстративно зевнул, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Посмотрим, кому первому надоест.

Лязгнул замок, дверь открылась. Я лениво приоткрыл правый глаз, совсем как кот на лежанке.

Вошёл уже знакомый кожаный в компании бровастого.

Он тяжело опустился на стул, стоявший напротив меня. Его спутнику места не нашлось, и он встал возле стены, грозно сверля меня взглядом.

— Ну что, давай знакомиться, Бодров. Начальник секретно-оперативной части губернского отдела ГПУ Лосев, — сказал чекист в кожанке.

Я польщённо улыбнулся: не каждый раз выпадает возможность пообщаться с немаленькой фигурой в губернском ГПУ. Как ни крути — уровень!

— Я так понимаю, мне представляться смысла не имеет. Моё имя вы и так знаете.

— Я много чего знаю, Бодров, но хотел бы знать ещё больше. А ты мне в этом поможешь.

— С огромным удовольствием, товарищ Лосев.

— Гражданин начальник секретно-оперативной части…

— Простите, гражданин начальник. Я пока не понимаю, зачем вам понадобился. Я в Одессе всего ничего, а в угро работаю и того меньше…

— Ты совершил серьёзный проступок, Бодров. На тебя поступила жалоба. Гражданин Акопян утверждает, что ты шантажом выманил у него крупную сумму денег. Я подозреваю, что ты просто сбился с пути и что во всём виноват твой старший товарищ — агент уголовного розыска Савиных. Кстати, он тоже задержан и уже даёт признательные показания в соседней комнате.

— Вот оно что… — задумчиво протянул я.

— Всё очень серьёзно, Бодров. Савиных утверждает, что это ты его подбил на это преступление.

— Вот же нехороший человек! — вздохнул я.

— Он говорит убедительно, но я считаю, что это ложь.

— Так и есть, гражданин начальник! Ложь от первого до последнего слова! Никто никого не шантажировал.

Бровастый отклеился от стены и врезал мне так, что я слетел с табурета.

— Нехорошо врать! — усмехнулся Лосев.

— А бить подозреваемых хорошо? — поинтересовался я, садясь на табурет и почёсывая ушибленное место.

— Могу повторить! — снова напомнил о своём присутствии бровастый.

— А может не надо? — попросил я и повторно улетел на холодный и сырой пол.

Чекист был настроен очень серьёзно.

— Ну что скажешь, Бодров? — спросил Лосев. — Признаешься во всём и отделаешься лёгким испугом, или мы сделаем вид, что поверили Савиных, и тогда ты пойдёшь организатором вымогательства?

— Насчёт лёгкого испуга проясните, пожалуйста…

— Проняло, — засмеялся Лосев. — Всё очень просто, Бодров: мы сделаем так, что ты пойдёшь по этому делу в качестве свидетеля…