Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских

Голованивская Мария

Представление французов и русских о целеполагании

Обобщающие соображения о всей линейке мыслительных категорий, рассмотренных в последних трех главах

1. Французское сознание более подробно членит пространство большей части понятий: русскому знанию соответствуют connaissance и savoir, русскому размышлению – m'editation и r'eflexion; русской причине – cause и raison, русскому следствию – effet и cons'equence,

русской цели – fin, but, objectif. За этим более подробным членением стоит особая чувствительность французского сознания к двойственности мира, к его подразделению на объективное, высшее, и субъективное, человеческое. За этим членением стоит, с нашей точки зрения, убеждение в наличии непреложных, объективных законов, которым подчиняется все сущее, установление которых помогает адекватно представить себе реальность и адекватно действовать в ней. Такое членение представляется нам также связанным с особым развитием судебной системы во Франции, через горнило которой прошли многие из рассматриваемых нами понятий. Нашедшее в языке отражение двойственности мира связано, с нашей точки зрения, с эпохой Просвещения и рационализма, сумевшей четко выстроить представления по этому принципу, а также расклассифицировать многие из рассмотренных нами понятий в соответствии с теми или иными критериями. Иначе говоря, мы можем констатировать, что в сфере ментальных категорий во французском сознании царит порядок, наведенный в соответствии с определенными четкими установками.

2. Следует, безусловно, отметить особенности в самой структуре некоторых понятий относительно их русских аналогов. Главное, что бросается в глаза – опора на факты, особенно пристальное внимание к достоверности, как бы закодированное во внутренней форме понятий certitude, assurance, effet, cause. Иначе говоря, рациональные эмоции типа уверенности и сомнения во французском языке более рациональны, в русском – более эмоциональны. Таким образом, французское сознание в большей степени склонно искать точное знание, нежели русское.

Различия в парах мысль/идея – pens'ee/id'ee связаны со сложным переплетением в русском сознании поствизантийских и западноевропейских традиций. Мысль – понятие исконное, но в огромной степени трансформированное под влиянием Западной Европы, идея – понятие более позднее и заимствованное, претерпевшее обрусение в связи с конкретной политической ситуацией, на фоне которой происходило это заимствование. Французское pens'ee – чисто французское, а не постлатинское понятие, не выравненное по античным меркам, однако все же проникнутое лирическим оттенком рационалистической эпохи, id'ee – понятие античное, сумевшее сохранить связь с первоосновой и далее передать ее эстафету всем европейским и воспринявшим рационализм именно через Европу культурам. С нашей точки зрения, именно этому понятию мы обязаны общим коннотативным образом зрения, сопровождающим многие ментальные категории в романских и славянских языках. Однако мы можем с уверенностью утверждать, что русские ментальные категории (за исключением этих двух) проявили известную ригидность и зачастую, заимствуя коннотативные образы из европейских языков, сохранили национально-специфическое содержание, поддерживаемое соответствующими этимонами: размышление аморфно, как и сама мысль, причина сохраняет связь с причинить и на все случаи жизни одна, уверенность восходит к вере, но не к факту, следствие, связанное с судебным разбирательством, остается зачастую неверифицируемым, цель ассоциирована с целью при стрельбе и также не подразделяется по признакам. Более того, если французские слова обиходны и частотны в употреблении, то русское языковое сознание чаще предпочитает обходиться «обезличенными суррогатами» типа «почему?», «что получилось?» и пр. Аналогичные формулы также широко используются и во французском языке, однако они не оттесняют соответствующие основные понятия на периферию употребления.

3. Легко увидеть, что оба сопоставляемых ряда находятся в пределах общего поля коннотативных образов: это вода, осязаемость и опора. Это свидетельствует о том, что русская сочетаемость – заимствованного характера, так как мы не находим никакой мифологической поддержки ни для одного из русских понятий в славянских мифологических системах. В пользу заимствования образной (но не понятийной) структуры понятий свидетельствует также отсутствие национальных традиций рационализма.

Представления обо всех этих понятиях были заимствованы из переводных европейских книг. Текучесть, осязаемость и фиксированность – три фундаментальные оси, на которые нанизываются конногативные образы многих ментальных и эмоциональных понятий, это своего рода коннотативные архетипы, сопровождающие соответствующие сферы представлений. Следует также отметить заниженную коннотативную основу многих русских ментальных категорий, связанную, по нашему убеждению, именно с регламентированностью употребления соответствующих слов.

4. Важно также отметить, что так же, как в представлениях о судьбе, добре и зле, правде и лжи, французские мыслительные категории особо выделяют область практического действия, имея для нее отдельный ряд понятий. Это касается не только специальных слов, таких как raison, но выражено и в самой разработанности понятийного поля, обслуживавшего судебную практику, развитую во Франции с XII века и преимущественного трактовавшую дела о собственности.

Суммируя все вышесказанное, мы могли бы определить французский тип сознания в этой сфере как рационалистический, русский – скорее как интуитивный. В сфере соответствующих французских представлений, структурированных и отточенных, царит известный порядок, в сфере русских представлений, неструктурированных, отмечается упрощение картины ментальных категорий, невыделение, стягивание различного в одну категорию. За русскими понятиями стоят этимоны, восходящие к родовому строю, за французскими – к государственному. Возможно, отчасти именно этим определяется существенное различие в поведенческих сценариях, реализуемых представителями этих двух столь не похожих культур.

Библиография

1. Фреге Г. Логика и логическая семантика. М., 2000.

2. Бирюков Б. В., Тростников В.Н. Жар холодных чисел и пафос бесстрастной логики. М., 1988; а также Баранов А. Н. Лингвистическая теория аргументации: когнитивный подход. Дис. докт. филол. наук. М., 1990.

3. Хинтикка Я. Логико-эпистемические исследования. М., 1980; а также Ыйм X. Решения, действия и язык // Учен. зап. Тартуского ун-та. 1978. Вып. 472: Проблемы моделирования языковой интерракции. С. 61–67.

4. Blanche R., Dubuc J. La logique et son histoire. Paris, 2002.

5. Тэйлор P. Энциклопедия философии. М., 1967. С. 57.

6. Стейс У. Т. Критическая история греческой философии. М., 1934. С. 6.

7. Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1907.

8. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. М., 1999.

Глава одиннадцатая Представление французов и русских о сомнении и уверенности

Сомнение и уверенность – это чувства, сопровождающие оценку знания-информации, и в силу этого названные два слова занимают промежуточное положение между эмоциональным и рациональным началами человеческой личности (1). Оба этих слова описывают некое когнитивное состояние, сопровождающее оценку достоверности той мыслимой реальности, с которой в данную минуту оперирует человек. И сомнение, и уверенность, с нашей точки зрения, есть чувства, связанные с реакцией человека на неполноту информации-знания, приводящую к невозможности однозначно классифицировать эту информацию как истину или как ложь.

Знание мыслится обычно как абсолют и не связывается с состояниями уверенности и сомнения (2). Сомнение возникает тогда, когда существуют основания оценивать информацию-знание как ложную, однако нет достаточной аргументации для того, чтобы эту ложность доказать. Аналогично уверенность возникает тогда, когда возникает достаточно оснований для того, чтобы считать информацию-знание истинной, но нет доказательств ее истинности (3). В русском языке слово, обозначающее первое состояние (сомнение – мнить вместе с кем-то), этимологически связывается с глаголом мнить и существительным мнение, а второе – с понятием веры (уверенность), особым образом интерпретирующим состояние человека, умеющим заменить доводы, происходящие от разума, доводами, происходящими от чувств.