Меня зовут Бригантина

Я стояла у окна и смотрела в глубину сада, туда, где начинался лес. Мысли исчезли, и их место заняли нечеткие, похожие на выцветшие фотографии, воспоминания. Бездонная воронка памяти затягивала меня все глубже и глубже, выхватывая лишь то, что было особенно дорого сердцу. Возвращаться оттуда мне не хотелось, но выбора не было.

Я окинула взглядом кухню: нет, вроде бы ничего не осталось. Кроме моей памяти, в доме больше ничто не говорило о том, что всего сутки назад здесь жила замечательная собака.

Пятнадцать

лет пролетели незаметно. Юность и зрелость, университеты и работы, языки и страны, путешествия в чужие души… Я ощущала ее присутствие даже тогда, когда нас разделяли тысячи километров. Теперь мне надо будет научиться жить заново, храня на дне портфеля ее потертый кожаный ошейник.

Было самое обыкновенное июньское утро. Наш дикий сад был словно поделен пополам чьей-то невидимой рукой: вверху, подчеркивая банальность моего горя, орали одуревшие от солнечного лета птицы, а внизу, там, где кончался газон и начиналась непроходимая чаща, чернел холмик. Надо посадить цветы, подумала я. А то свежая земля напоминает о маленьком тельце, внезапно обмякшем у меня на руках.

Я промокнула слезы, стараясь не размазать тушь. Пора на работу. В Париже, на моем рабочем столе, все еще стоит ее фотография. Сегодня я уберу ее в ящик. Пусть полежит там до тех пор, пока не перестанет плакать моя осиротевшая вчера душа…

Два часа спустя я уже сидела на работе и размышляла о том, как жить дальше. Перед глазами бежали строчки какого-то очень важного документа. Из распахнутого окна дул свежий ветер и доносился приветливый шум обыкновенного парижского утра. Во дворе кто-то громко насвистывал песню Пиаф: «Па-дам, па-дам, па-дам…».

Настроение было совершенно нерабочее. Тысячу раз пожалев о том, что вообще сюда приехала, я отменила единственную встречу с клиентом, сославшись на непредвиденные обстоятельства. Решив, что сегодня у меня есть право на раздумья, я сунула в сумку ноутбук и, стараясь не потревожить обитателей нашего подъезда, тихо закрыла за собой тяжелую дубовую дверь. Из сумрачного парадного я вышла на площадь Мадлэн, в центр залитого полуденным солнцем Парижа.

Завораживающий своей беззаботностью, город неутомимо поглощал и усваивал любое личное горе и при этом продолжал жить своей веселой жизнью. Банкиры с дорогими портфелями, шикарные дамы с йорками, студенты в рваных джинсах, туристы с развернутыми картами, — все торопились занять свободные места на приветливых террасах.

Я решила пообедать в городском парке, там, где заботливой администрацией были расставлены удобные железные стульчики. Обычно их занимали идущие на штурм Лувра туристы, влюбленные парочки, студенты и энергичные молодые менеджеры из близлежащих офисов.

Хозяин соседней булочной был симпатичен и улыбчив. Мы познакомились года два назад: один общий клиент представил нас, и мы сразу друг другу понравились. Я подозревала, что причина этой взаимной симпатии крылась в профессиональной близости: он продавал клиентам хлеб насущный, а я — духовный.

Я попросила у него сэндвич. Он привычно спросил «Как дела?», по-парижски не ожидая ответа. Я так

же, по-парижски, ответила, что все хорошо и подумала, что, если бы это была Россия, я бы обязательно рассказала ему… Но это была не Россия.

Перейдя шумную, гудящую моторами улицу, я побрела по саду Тюильри, высматривая наименее людное место. Наконец, мне попался уголок, где почти никого не было. Едва я устроилась на стульчике и достала из пакета свой обед, как ко мне подобралась парочка голубей. Подойдя вплотную, они начали уморительно топтаться, приседать и кивать головами.

В награду за спектакль я отщипнула им несколько крошек, и тут, словно по команде, вокруг меня вспенилось и закипело говорливое море серых крыльев и оранжевых глаз. Я догадалась, что первые двое просто были разведчиками, и, в награду за их сообразительность, щедро раскрошила им половину сэндвича. Потеряв ко мне всякий интерес, птицы жадно набросились на угощение. А я наблюдала за ними, подбрасывая все новые и новые крошки.

Пир продолжался, прибывали новые гости. Моя щедрость вызывала оживленные споры. В группе наметились лидеры: они решительно расталкивали слабых собратьев и набрасывались на еду, поглощая все, что было в радиусе их действия. Слабые терпели и заискивали, пытаясь подобрать остатки с барского стола. Некоторые пытались бунтовать, но, получив мощный удар клювом в макушку, быстро смирялись. Словом, все как у людей.

Вдруг, совершенно неожиданно, птичий пир был прерван чем-то мохнатым, ворвавшимся в самую середину стаи и закончившим свой полет под моим стулом. Громко возмущаясь, птицы бросились врассыпную. Секундой позже нежданный гость ткнулся чем-то мокрым в мою руку, извиняясь за учиненный беспорядок. При ближайшем рассмотрении мокрое оказалось носом, а его владелец — молодым английским кокер-спаниелем, как две капли воды похожим на мою собаку.

Время остановилось. Я вытащила из кармана измочаленный носовой платок и спрятала в нем лицо.

— Ты чего плачешь? У тебя что-то случилось?

Я машинально отметила неуместное «ты» и предположила, что ко мне незаметно подошел местный «дурачок» из числа завсегдатаев парижских парков.

— Ничего… — пробормотала я, боясь отнять от лица спасительный платок и снова увидеть собаку.

— Но я же вижу! У тебя что-то случилось! — продолжал настаивать мой собеседник. — Тебе помочь?

— Ничем ты мне не поможешь, — начиная злиться на назойливого утешителя, довольно грубо отрезала я, — и никто не поможет.

— Ну почему же, — вкрадчиво продолжал голос, — может, и найдется кто-нибудь! Например, я!

Несколько опешив от такого беззастенчивого вторжения на территорию моего горя, я все же решила взглянуть на наглеца. Но передо мной никого не было. Только серый с рыжими веснушками на морде все еще сидел напротив.

Я пожала плечами. Он тоже пожал плечами. От изумления я не нашлась, что сказать, ведь не каждый день видишь собак, способных пожимать плечами! Я наклонила голову. Он тоже. Я встала со стула. Он тоже встал. Я улыбнулась ему. Он растянул губы в подобии улыбки. Я рассмеялась, и пес запрыгал вокруг меня, словно радуясь тому, что я перестала плакать. Онемев от удивления, я опустилась на стул. Он сел напротив.