Мерецков. Мерцающий луч славы
Шрифт:
– С приездом вас, Кирилл Афанасьевич! Давно приехали?
– Час тому назад. А что случилось?
Вам надо срочно прибыть в наркомат!
– Что-нибудь серьёзное?
– спросил Мерецков.
– Очень даже серьёзное, - обронил адъютант.
– Машину я за вами пошлю. До встречи!
Жена, слушавшая их разговор, неожиданно произнесла:
– Я боюсь за тебя, Кирилл, а вдруг арестуют?
– Что тебе пришло в голову?
Она грустно усмехнулась.
– Разве ты не знаешь, что на Лубянке сидят и ждут приговора военачальники и среди них твой учитель Уборевич? Чего молчишь?
Кажется, впервые он метнул на неё взгляд, полный отчаяния.
– Дуняша, ты в наши командирские дела не лезь! Если кого-то и посадили, значит, так надо было. Троцкого вот не посадили, а разрешили ему выехать за границу, теперь он в буржуазной прессе клевещет на Страну Советов, льёт на нашего вождя товарища Сталина всякую грязь. И зачем только разрешили этому лживому политику уехать из страны!..
Раздался стук. Мерецков открыл дверь. На пороге стоял водитель.
– Я за вами, Кирилл Афанасьевич!
– Иду.
– Мерецков надел фуражку и, поцеловав жену, вышел.
Пока ехали в Наркомат обороны, Мерецков всё гадал, зачем его вызвали. Наверное, хотят услышать от него рассказ об испанских делах, о войне в Испании. Он был разочарован, когда Хмельницкий сказал, что начальствующий состав ознакомят с материалами относительно ареста маршала Тухачевского, Уборевича, Якира и других военачальников.
– Видите, что у нас тут произошло, пока вы были в Испании, - с усмешкой произнёс комдив Хмельницкий.
– Климент Ефремович страшно огорчён, что предатели и изменники оказались в Наркомате обороны!
– Я и сам никак не приду в себя, - признался Мерецков.
Информацию о «заговоре» Тухачевского сообщил нарком Ворошилов. Перечислив фамилии арестованных, он заявил, что этот военно-фашистский «заговор» не случаен. Тухачевский в 1926 году возглавлял советскую военную делегацию в Берлине, Якир учился на курсах Генерального штаба в Германии в 1929 году, а Корк был военным атташе. Они встречались там с немецкими генералами и офицерами, были на дипломатических приёмах, участвовали в различных переговорах.
– Там, видимо, немцы их и завербовали, - подчеркнул Ворошилов.
– Следствие ещё не завершилось, но уже сейчас эти людишки разоблачены как изменники и враги...
«Неужели они предали Родину?» - невольно спрашивал себя Кирилл Афанасьевич, но ответа не находил.
Через два дня в Кремле состоялось совещание высшего комсостава, на котором обсуждалось трагическое событие в вооружённых силах страны. У всех, с кем Кирилл Афанасьевич встречался, были мрачные лица. Коллеги поздравляли его с возвращением из пылающей Испании, но он, казалось, жил в другом мире и до конца ещё не осознал, что же произошло на самом деле. А с трибуны уже выступали военные и говорили о том, кого из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли.
– А что нам скажет товарищ Мерецков?
– вдруг подал голос Сталин, слегка улыбнувшись.
– Вам слово, Кирилл Афанасьевич! Должен сказать, товарищи, что ваш коллега только что вернулся из Испании, где сражался против мятежников генерала Франко. И сражался неплохо. За оборону Мадрида его наградили орденом Красного Знамени, а за участие и разгроме
– Истина!
– отчеканил нарком.
Мерецков подошёл к трибуне и стал делиться своими мыслями о войне в Испании, о значении боевого опыта, приобретённого там. В задних рядах послышались реплики:
– Говорите по существу вопроса!
– Дайте свою оценку предателям!
– Правда, что Уборевич ваш крестный?..
Мерецков почувствовал, как его словно обдало горячим миром. Не успел он и рта открыть, как Сталин вновь задал ему вопрос:
– Что вы можете сказать о тех, кто арестован?
Кириллу Афанасьевичу хотелось ответить что-то хлёсткое тем, кто сыпал репликами, но в последний момент, вспомнив совет Яна Карловича Берзина, сдержался и негромко заявил:
– Здесь говорили о своих подозрениях и недоверии к арестованным военачальникам. Странно однако это слышать. Почему же раньше вы молчали? Почему не возмутились и не информировали руководство Наркомата обороны? Уборевича я ни в чём не подозревал, верил ему и ничего плохого за ним не замечал.
– Уборевич был вашим учителем?
– спросил молчавший до этого нарком Ежов, ехидно усмехаясь. Он держал в руке отпоют и что-то вносил в него по ходу выступлений.
– Николай Иванович, вы об этом прекрасно осведомлены, а спрашиваете, - возразил Мерецков.
– И всё же отвечу вам: да, Иероним Петрович для меня был учителем, и в том, чего я достиг в военном деле, есть его заслуга.
– Мерецков и сам удивился, до чего спокойно прозвучал его голос.
– Мы тоже им верили, - жёстко произнёс Сталин и бросил взгляд на Мерецкова.
– А вас я понял правильно. Вы хорошо проявили себя в Испании и вскоре получите более высокую должность. Мы ценим тех, у кого есть сила воли и кто предан нашему большевистскому делу. Что касается совещания, - подчеркнул вождь, - то все, невзирая на чины, должны для себя сделать выводы о необходимости строжайшей бдительности!..
После совещания Мерецкова долго будоражили возникшие у него мысли, и, хотя ему в лицо никто не бросил упрёка, смятение не покидало его. Утром он прибыл в наркомат: его вызвал Ворошилов. Маршал сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Увидев Мерецкова, кивнул ему на кресло.
– Садитесь, Кирилл Афанасьевич!
– Голос наркома прозвучал сухо и необычно глухо.
– Скажу вам честно, я ожидал большего от вашего выступления на совещании. Но я не вправе требовать от вас, что говорить, а чего не говорить. Совет, однако, могу дать: врагов Отечества надо беспощадно уничтожать, а не жалеть их!
– Я никого не жалел, товарищ нарком, - возразил Мерецков.
– А Уборевича?
– Я сказал, что всегда ему доверял, считал его честным и преданным нашему революционному делу.
– Смотрите, как бы ваша доброта не подвела вас, - предупредил маршал.
– Вы полагаете, что я жестокий человек? Отнюдь нет! Я жесток к предателям и изменникам. Я, к примеру, очень уважал Якира. Теперь ненавижу его, потому что он разоблачён как предатель и изменник. Набрался наглости и прислал мне записку, просит позаботиться о его семье, если с ним что-то случится.