Мэри Поппинс для квартета
Шрифт:
Осталось все это донести до мамы и Машки, взять нераспакованный чемодан. Дочь. Кошку в переноску. И вперед.
Маша посмотрела на меня внимательно, ушла на улицу, прихватив с собой телефон. Тот самый, неимоверной стоимости и крутизны.
— Олеся, — мама подошла и уселась рядом. — Нам надо поговорить.
— Я не хочу, — ответила прямо. Но меня как-то проигнорировали. Снова. Что ж не так с моей жизнью? Что происходит?
— Мне не нравится твое состояние. Ты пьешь. А еще утро только.
— Уже час дня, мама, — меланхолично заметила.
— Олеся.
Я
— Все живы, все здоровы. Я в отпуске. Денег заработала. Все замечательно, мама.
— Олеся, не скрывай от меня ничего. И этот ужасный человек. Что он с тобой сделал?
Я тихонько рассмеялась.
Что со мной сделал Томбасов… Заставил поверить в себя? Обнаружить в себе не только приложение к обязанностям, работе, долгам и жизни, но и женщину? Попытался загнать в те рамки, в которых ему было со мной комфортно? Или все же позаботиться и снять с моих плеч груз проблем? Заставить довериться? Продавить?
Что он сделал? Полюбил? Заставил влюбиться?
Что он сделал, что я сбежала, психанув, как истеричка, как никогда не позволяла себе в жизни? Даже не попытавшись договориться и услышать.
— Ты беременна?
Я с удивлением посмотрела на маму. Потом на коньяк. На арбуз. Снова на коньяк.
— Нет, — получилось ровно и спокойно. — Я не беременна.
Чуть не добавила «к сожалению». Я, наверное, сошла с ума, но почему-то об этом жалела.
— Он тебя выгнал?
Рассмеялась. До слез. С трудом справилась с собой и ответила:
— Нет, мама. Я сама ушла.
— Вот и правильно.
Вот странно. Я сама еще не поняла, правильно ли я поступила или нет. А мама уже знала. А может, стоило бы просто поговорить. Еще раз обозначить границы. И прямым текстом потребовать, чтобы эти самые границы не нарушали? Представила себе Томбасова. Договориться. Ну да-ну да.
Хотя я не лучше. Вспомнила Левино «Два сапога — пара». И вдруг поняла, что по стремлению контролировать мы с Олегом очень похожи. Практически близнецы. Но я же никогда ни в телефон, ни в переписку не влезала. Потому что это «табу». Да я никогда записки школьников не читала. И неприлично. И потом — еще я мата русского в написанном виде с ошибками не читала.
— Главное, семья! — воскликнула мама. — Вот увидишь, все образуется. Помиритесь с Виталиком.
— Мама, ты с ума сошла? — вот тут я вскочила. Поняла, что трезва. Как будто первое сентября уже настало и я на линейке радуюсь жизни.
Вот, спрашивается, зачем коньяк переводила? Зачем чудесный ледяной арбуз для благости? Если я уже готова стартануть к Луне, Солнцу и звездам. И мне никакого топлива не надо. Все на внутренних ресурсах.
— Олеся. Подумай. Дай ему шанс.
— Какой? Дограбить? Еще раз предать? Снова изменить?
— Он раскаялся.
— Может, и
— Послушай. Ну нельзя же все сводить к деньгам. Если чувства. Есть что-то большее, чем…
— Мам, ты знаешь, что я усвоила после всей этой истории. Ну, кроме того, что доверие — это непозволительная роскошь? Я поняла, что деньги — это совершенно правдивая субстанция. Они и только они показывают, какой человек на самом деле. Как относится к тебе. К семье. К своему ребенку. Насколько честен. Насколько готов что-то сделать. Это показывает состояние банковского счета твоей семьи. Все остальное — лишь слова и намерения. А они ничего. Абсолютно. Совершенно. Ничего не значат.
— Олеся. — Мама смотрела на меня у каким-то ужасом. — Но так же нельзя.
— Почему?
— Значит, и сейчас все произошло из-за денег?
— Не совсем.
— Он не заплатил тебе.
— Мама, пожалуйста, не надо. Я приехала за покоем.
«Ой, зря!» — утвердилась я в своих мыслях. И поняла, что куплю себе гитару. Дорогую всенепременно. И очень мягкую, с широким грифом, чтобы играть было удобно. Снова буду играть. Вспомню романсы. Сделаю маникюр покороче. И буду песни петь. И плевать мне на мастерство квартета «Крещендо», с которыми я увижусь только по телевизору. Если, конечно, удосужусь его купить.
У мамы блямкнул телефон. Она посмотрела на экран. И смутилась что ли. Таааак.
— Слушай, пойдем, прогуляемся.
И голос такой. Ласковый-ласковый.
Любопытно, что она затеяла?
Мы вышли из подъезда, забрали Машу и отправились на набережную, которую я очень любила. Но вот что-то мне мешало наслаждаться видами спокойно. Может, мама, которая вела себя как шпионка, приготовившаяся к провалу. Может, молчавшая всю дорогу Маша, которая посматривать на меня посматривала, что-то явно хотела сказать. Но потом махала головой. И Молчала.
— Ой, Виталик, — насквозь фальшиво проговорила мама.
Я огорчилась. Судьба в виде бывшего мужа подкарауливала меня около самого любимого места в Вологде — самого филологического памятника — памятника букве «О».
Сюрприииииз. Я с укором посмотрела на маму. Мда, чувствую, и тут надо всем все четко высказать. Хотя, куда уже четче? Странно это все. Вот я же учительница. Следовательно, объяснить необъяснимое тем, кто не желает меня слушать — это моя профессия. И мне это всегда удавалось. С разной степенью напряга, но все- таки.
— Мама, — вот дочь счастливой не выглядела. Встревоженной — да. — Папа.
И я поняла, что для Машки это такой же сюрприз, как и для меня. Она замерла, не зная, как поступить. Виталик подошел и неловко обнял ее.
— Привет, котенок.
— Привет, — Машка прижалась к нему.
И взгляд ребенка на меня, полный такой надежды, что… захотелось убивать. В голове странно зашумело. Я сдерживалась. Сдерживалась. Бесконечно. И бессмысленно. Как никогда остро я поняла, что вся моя выдержка была. Вот похоже не на пользу мне же.