Меридианы карты и души

Капутикян Сильва

NASR начал издавать на английском серии памятников армянской культуры, научные исторические исследования. В их библиотеке я видела полки, заставленные уже вышедшими книгами.

В Филадельфии, в одной из аудиторий Пенсильванского университета, я встретилась с несколькими преподавателями-гуманитариями. Инициатором этой встречи стал руководитель здешнего армяноведческого центра профессор Вардан Григорян. Он был из Ирана и соединял в себе жар Востока с вполне западной деловитостью. В таком же центре в Калифорнийском университете у меня тоже состоялась встреча, однако там присутствовали лишь профессора и десятка два студентов— все армяне. В Филадельфии дело было организовано поосновательнее, пошире. Собирались профессора и преподаватели с разных кафедр. Если не ошибаюсь, они впервые встретились с писателем из Советской Армении. Беседа, которая поначалу была довольно-таки пресной и вялой, потихоньку изменила температуру. Специалист

по русской литературе, естественно, владел русским, и это помогло мне «выйти на орбиту» без ракетоносителя, то есть без переводчика. Мой собеседник, хотя и прекрасно знал язык, был все же не такой уж мастак в живой, разговорной речи, и это само по себе давало мне шансы для удачного «полета». Трудней было с европейской литературой, но тут на помощь мне пришел сам ' Шекспир. Когда я сказала профессору американцу, что у нас в Армении Шекспир отлично переведен уже сто лет назад и так вошел в обиход, что в деревнях полно Гамлетов, Ромео и Джульетт — пастухов, водителей, доярок, продавщиц, — мои академические собеседники несказанно оживились. И уже всерьез я прочла свое стихотворение «Быть или не быть», которое тут же, с ходу, перевели. Слушателям пришлась по душе мысль стихотворения, а преподаватель-араб, красивый, несколько позирующий человек, кажется из Египта, который тоже был поэтом и поначалу весьма скептически отнесся к своему армянскому собрату, точнее — «сосестре» по перу, вдруг воодушевился и захотел моего «Гамлета» из села Аштарак заставить говорить по-арабски. Я, конечно, обрадовалась, все вокруг поддержали энтузиазм арабского коллеги. Я тут же пообещала вручить ему стихотворение. Вардан Григорян пообещал немедля сделать подстрочный перевод, все мы друг другу что-то обещали, но ни одно из этих обещаний не было выполнено. Честно говоря, нередко и такое бывает: даже в ту самую минуту, когда мы обещаем, чувствуем, что не выполним, не сумеем, и все же верим в эти обещания. Но все равно остается радость той пролетевшей минуты, ее наполненность, которая сама по себе тоже, наверное, чего-то стоит… Только все-таки следует различать, где, как гоь^рится, бескорыстная, «святая ложь», а где просто злая, лживая ложь, обман.

Однако независимо от стихов и переводов, выполненных и невыполненных обещаний, наши встречи, взаимное узнавание, связи, переводы, выход вширь насущно необходимы для такой, казалось бы, не имеющей к этому прямого отношения цели, как сохранение нации. Увы, сейчас в «западном» спюрке, то есть во Франции, Соединенных Штатах, в Южной Америке, особенно среди молодежи, где главенствует французский, английский, испанский, все армянское, как это ни парадоксально, большей частью сохраняется не в армянском. Но дело не только в языке. Разительно изменился и социальный состав спюрка, его психология, общий уровень.

Достаточно сказать, что в 1700 колледжах Америки 2500 ученых и преподавателей армян, сотни врачей, инженеров, государственных чиновников, людей искусства. Завоевали они положение и в деловых кругах. Конечно, немало и таких, которые своей жизнью и делом подтверждают истину, что «капитал не имеет родины». Такие давно отошли от всего «национального». Но и те, которые еще тянутся к своим истокам, требуют нового, с поправками на время, подхода. Бывает в спюрке так, что молодой человек с детства привык к Месропу Маштоцу или монастырю Ахтамар, чьи изображения он видел висящими на стене еще у постели деда, а сейчас приобщается ко всему этому заново, когда вдруг у друзей, или в университете, или в английской газете прочтет и услышит невзначай о нашей тысячешестисотлетней письменности и литературе, о самобытности армянского зодчества, когда в зале Карнеги-холл или в Мюзик-центре Лос-Анджелеса местная публика нескончаемо аплодирует Араму Хачатуряну, ансамблю танца Армении, когда вдруг по телевидению покажут Ереван или Цахкадзор, где заседает международный симпозиум физиков. Все это вызывает новую волну интереса, пробуждает чувство национальной гордости, сопричастности.

Еще в начале нашего века студент университета в Генте, в Бельгии, молодой поэт Даниэл Варужан, увидев сборник армянской поэзии, изданный Аршаком Чобаняном на французском, окрыленный этим, стал читать там лекции о родной культуре, заверяя, что «мы способны не только гибнуть от ножа, но и творить, да уже и сотворили прекрасное».

Сейчас у нас гораздо больше оснований и возможностей показать миру, что мы не только «гибли от ножа», но способны создать и создаем храм Рипсимэ и кольцевой ускоритель, способны рождать Тороса Рослина и Мартироса Сарьяна и в вечных поисках света с той же истовостью вгрызаться в скалы Гегарда и твердь туннеля Арпа — Севан.

24 июня, Егвард

Несколько лет назад в Будапеште мне показали армянскую церковь. Это небольшое помещение на четвертом или пятом этаже. Когда я вошла, служба уже закончилась, но

прихожане еще не разошлись, стояли, беседовали. Я подошла и, уверенная, что раз церковь армянская, то и они армяне, бодро поздоровалась. Черноволосые, с темными глазами и бровями, крупноносые мужчины с типичной внешностью не смогли ответить мне на армянском даже на приветствие. Это были потомки переселенцев из нашей древней столицы Анн. Обосновались здесь после ее разрушения, постепенно забыли свой язык, обычаи, нравы, но вера инстинктивно продолжала жить в них и каждое воскресенье поднимала на четвертый этаж этого помещения, побуждала подойти и склониться перед армянским евангелием этих Иштванов и Шимонов, которые когда-то были Ованесами и Симонами.

Пессимисты утверждают, что такая же участь ожидает всех зарубежных армян, тем более американских. Однако в смутном водовороте жизни американских армян хоть и не очень явно, но где-то в самых глубинах замечаешь еле уловимое движение, какой-то ручеек, который внушает надежду на то, что однажды он сольется с другими, станет ручьем, рекою. Это оживление здешней национальной жизни, когда в колониях кроме церквей стали энергичнее действовать и другие силы, когда один за другим возникают молодежные клубы, ансамбли песни, танцев, спортивные объединения, театральные труппы, когда кроме воскресных школ постепенно открываются ежедневные и давно забывший язык своих дедов, целиком поглощенный житейскими делами отец жадно заучивает первые слова из букваря сына, возвратившегося домой из армянской школы.

Что же произошло, как случилось, что на засохшем, казалось, погибшем стволе пробиваются вновь зеленые ростки?

Некоторые это считают лишь временным явлением, возникшим под влиянием армян, которые перебрались сюда из Ирана, Стамбула и Ближнего Востока. Конечно, это обстоятельство нельзя игнорировать, хотя оно и малоутешительно, поскольку свидетельствует об ослаблении старых, уже сложившихся колоний. Но кроме этого временного стимула есть еще ряд причин, которыми можно объяснить перемены в жизни американского спюрка.

Мне думается, что имеет значение та атмосфера, которая сейчас существует в мире. Впервые в истории человек оторвался от земли, ее притяжения, пролетел по Вселенной к Луне, к неизвестным планетам, и все языки мира, казалось, давно уже сложившиеся, были вынуждены принять в себя новые слова, новые словосочетания и понятия, такие, как «спутник», «космонавт», «луноход», «прилуниться», и многое другое. Казалось, что этот отрыв от земли должен был укрепить в человеке лишь одно чувство — любовь и привязанность вообще к матери-земле, должен был всех людей мира сделать «всеземлянами», не оставив места для национальных чувств. Но произошло неожиданное. Может быть, оторвавшись вдруг от земли, держа путь к другим планетам, человек внезапно испугался: а не затеряется ли он в бездонности космоса? Не обезличится ли мир от натиска НТР, от масштабности ее открытий, от всеохватывающей информации? Инстинктивный этот страх продиктовал ему еще крепче прильнуть к своим основам: к своей земле, к месту своего рождения, к своему роду и племени, заставил его отыскивать свои корни, чтобы ухватиться за них, противостоять любой невесомости, в прямом и переносном смысле слова.

Важнейшую роль сыграло существование Советского Союза и социалистические преобразования в значительной части мира. Это, а также расцвет и развитие наций, входящих в социалистическое содружество, пробуждение народов Азии и Африки, сбросивших колониальное иго и встающих на собственные ноги, способствовало повсеместному росту национального самосознания. Этот процесс распространился и за океаном, активизировал там борьбу негров за гражданские права, способствовал тому, что в Америке оживились разные этнические группы, хотя это «оживление» вряд ли отразится на характере и общем облике страны, где нивелировано подлинное лицо населяющих ее наций и племен.

Так или иначе, эти изменения пошли на пользу западному спюрку. Многие из тех, кто давно уже распрощался со своими истоками, теперь делают попытки вернуться к ним. Один из самых американизированных армян в Бостоне, Стив Мукар, который вложил много личных средств в библиотеку местного университета, теперь вдруг снова стал Степаном Мкртчяном. Свое «духовное преображение» он объясняет так: «Я до последнего времени был далек от всего армянского и нейтрален, однако потом понял, что быть нейтральным по крайней мере бессмысленно. В конце концов, нейтральный — это человек, который ничего не делает, и грош ему цена. Когда я оглядываюсь вокруг, то вижу, что каждая нация гордится своим прошлым и делает все возможное, даже невозможное, чтобы сохранить себя. Почему нам не поступить так же, когда за нами века, когда нам есть что сохранять? И вот я, духовно уже преображенный, теперь среди вас со всеми своими возможностями «делать невозможное».