Мэрилин Монро
Шрифт:
На подмогу из Лос-Анджелеса прибыла Пат Ньюкомб, привезя с собой в подарок полного темперамента щенка. Восхищенная подарком, Мэрилин сказала: «Пожалуй, назову его Мафиком в честь Фрэнка» — шутка относилась к якобы имеющим место связям Синатры с разными темными личностями.
В том же месяце Мэрилин съездила с Ральфом в дом Миллера в Роксбери, откуда забрала оставшиеся принадлежащие ей вещи. Ральф вспоминал этот день так. Мэрилин, поднеся к лицу старое зимнее пальто, сказала, словно Мама-медведица, надеющаяся подловить златовласую Машеньку: «Он сейчас с женщиной, которая пользуется другими духами и надевала мое пальто», — после чего немедленно вышвырнула его в ящик для мусора. (Этой женщиной была, как они оба знали, Инге Морат, которой вскоре предстояло стать третьей женой Артура Миллера.)
Позднее Мэрилин так признавалась Норману
Я дала знать [Артуру], когда приеду, но его дома не было. Мне сделалось грустно. Я думала, он пригласит меня на кофе или что-то в этом духе. Мы ведь провели в этом доме пару счастливых лет. Но его не было, и тогда я подумала: «Может, он и прав: что кончилось, то кончилось, зачем мучить себя воспоминаниями». И все-таки, разве ты не думаешь, что с его стороны было бы вежливее, если бы он приветствовал меня в доме? Хватило бы единственной улыбки.
Однако Мэрилин все же довелось приятно провести время с человеком, связанным с ее прошлым, хоть с совершенно другим и, разумеется, не таким близким актрисе. Речь идет о ее сводной сестре Бернис Бейкер Миракль, приехавшей с визитом в Нью-Йорк и сопровождавшей Мэрилин и Ральфа во второй поездке за вещами в Роксбери. Родственницы встречались друг с другом, пожалуй, в третий раз в жизни, и у них было мало общих тем для разговора, да и связывало их немногое. Но Мэрилин была весьма оживлена и, как вспоминал Ральф, не жалела Бернис комплиментов: «Взгляни, какие у нее великолепные волосы, какой у них чудесный рыжий цвет — ну прямо в точности как у нашей матери».
В начале августа Мэрилин приняла решение вернуться в Лос-Анджелес. Поскольку в Нью-Йорке она не могла найти психиатра, который бы ее устраивал, а возможность возвращения к Марианне Крис изначально исключалась, то актриса решила постоянно подвергаться психотерапии у Гринсона. В то время как Мэрилин летела в Калифорнию самолетом, Ральф Робертс пересекал страну на своем автомобиле, чтобы в течение нескольких последующих месяцев быть ее спутником, шофером (после операции она испытывала некоторые затруднения при управлении машиной) и массажистом. Ральф с радостью исполнял для своей близкой приятельницы все эти функции. Мэрилин сняла ему номер в отеле «Шато-Мармон», расположенном в десяти минутах пути от Доухени-драйв, и с августа по ноябрь они ежедневно бывали вместе (выглядя, по словам Пат и Сьюзен, как очень близкие друг другу брат и сестра). Ральф помог Мэрилин заново обустроиться в ее апартаментах, они вместе отправлялись за покупками, он отвозил ее на массаж лица к мадам Ренна на бульвар Сансет и каждый день в четыре часа дня подвозил на сеансы психоанализа к дому Гринсона. По вечерам они большей частью устраивали в квартире Мэрилин ужин. Она называла его «братик» [441] . Первой просьбой, с которой Мэрилин обратилась к Ральфу, было повесить тяжелые шторы, похожие на те, какие у нее были в 1956 году в доме на Беверли-Глен, — темной материей была затянута почти вся стена, так что в помещение не пронккал ни малейший лучик света.
441
Чтобы сбить со следа туристов и своих фанатов, Мэрилин повесила возле дверного звонка табличку с фамилией «Марджори Стенджел». Эта женщина была секретарем киноактера Монтгомери Клифта и после увольнения Мэй Райс недолго работала на Мэрилин. — Прим. автора.
Мэрилин, по мнению Ральфа, поначалу пыталась воспринимать все происходящее со спокойствием; к ней вернулись здоровье и бодрость, и она производила впечатление человека счастливого и полного оптимизма. Однако Ральф, Пат, Сьюзен Страсберг, Аллан Снайдер, а также посещавший время от времени Лос-Анджелес Руперт Аллан заметили, что чем больше Мэрилин погружалась в психотерапию, тем более несчастной она становилась. «Вначале она восхищалась Гринсоном, — вспоминал Робертс, — но никто из нас не думал, что он хорошо влияет на нее. Этот человек все более контролировал жизнь актрисы, указывая, кто должен быть ее другом, кого она может посещать и так далее. Но она считала, что должна претворять его волю в жизнь».
Союз Мэрилин с психоаналитиком в последний год ее жизни стал болезненно запутанным и сложным. Уже в октябре Гринсон регулярно отменял посещения остальных пациентов, назначенных к нему на прием в кабинете на
Однако то, что явилось результатом этих возвышенных устремлений, продемонстрировало одновременно и слабость Гринсона, оказав безусловно вредное влияние на него самого, на его семью и пациентку: Гринсон быстро превратился в психотерапевта, который сам черпает пользу из предоставляемых советов. Вместо того чтобы научить Мэрилин находить в себе способность принимать независимые и автономные решения, он сделал из нее человека, еще в большей мере зависящего от других, укрепив тем самым собственное доминирующее положение. Мэрилин, пользуясь его позволением и даже требованием, звонила в особняк Гринсонов в любое время дня и ночи, чтобы побеседовать о своих мечтаниях, опасениях, колебаниях по поводу сценария или предстоящей деловой встречи, а также о странных сторонах того или иного своего альянса. Поскольку к ней относились как к члену семьи, то она и вела себя так, словно действительно принадлежала к семье, — приходила к ним в дом, когда ей того хотелось, и даже просила юную Джоан Гринсон повозить ее по городу, если Ральф был занят чем-то другим. «Он переступил границу, определяющую отношения между врачом и пациентом, — сказал коллега и друг Гринсона, психиатр доктор Роберт Литмен. — Вовсе не намекаю, что в их отношениях было что-то ненадлежащее, но наверняка такие отцовские проявления, а также восприятие артистки как члена семьи становились источником большой опасности. Все это поставило его в невыносимую ситуацию».
Джоан и ее брат Дэниел (тогда студенты колледжа) знали, что их отец является решительным адептом теории Фрейда; однако Гринсон сказал и им, и жене, что, по его мнению, в случае Мэрилин традиционный фрейдовский подход не принесет желаемого эффекта, что этой молодой женщине нужен пример стабильной семьи, если она сама собирается создать таковую. Мэрилин, по его признанию, настолько очаровательна и сверхчувствительна, что только он один в состоянии спасти ее. Каждый коллега доктора Гринсона по специальности наверняка резко осудил бы этот явно выраженный комплекс избавителя.
С точки зрения Мэрилин, столь тесный союз — которому она была не в силах противостоять — поначалу льстил ей и являлся вполне приемлемым. Однако Гринсон был не в состоянии дать Мэрилин ничего, что заменило бы ей потребность в работе, заменило потребность свершить что-нибудь в качестве актрисы; и поскольку Мэрилин ничем не могла компенсировать свою творческую бездеятельность, то она впадала в депрессию. В тот период она отправила Норману Ростену грустное стихотворение, выражающее сомнения по поводу способа лечения ее души.
Спаси же Спаси же Спаси же
Не знаю чего мне хотеть
ощущаю в себе столько жизни
А жажду одну только смерть.
Как сказала Мэрилин своим лучшим друзьям, некая частица ее «я» не соглашается с тем, чтобы психотерапевт ею манипулировал — но она чувствовала, что впадает во все большую зависимость от него.
Одним субботним днем в конце ноября доктор решился на безумно эгоистичный шаг. Когда Мэрилин пришла к нему на сеанс, тот велел ей вернуться к ожидавшему в машине Робертсу с распоряжением. Походя к автомобилю, актриса была — и Робертс никогда не смог этого позабыть — чрезвычайно огорчена и заплакана. «Доктор Гринсон, — сказала она, — считает, что ты должен возвратиться назад в Нью-Йорк. Он выбрал мне в качестве компаньона кого-то другого. У него сложилось мнение, что двое Ральфов в моей жизни — наверняка слишком много. Я объясняла, что зову тебя Рафом. "Ведь он же Раф!" — повторяла и повторяла я ему. Но он сказал, что нет — мне нужен кто-то совсем другой».