Мэрилин Монро
Шрифт:
Он нанял ее почти немедленно, размещая затем в домах самых важных клиентов в качестве своей помощницы, компаньонки пациентов и медицинской сестры, для чего Юнис не располагала ни подготовкой, ни особыми способностями; зато она послушно (как того требовал Гринсон) давала ему подробнейшие отчеты о частной жизни его пациентов. «Это были чисто финансовые взаимоотношения, — высказался зять Юнис Филипп Леклер, женившийся на ее дочери Мэрилин. — Она занималась этим ради денег. Ее муж [Джон Мёррей] оставил ее на бобах, квалификации или диплома медсестры у нее не было — она ведь не окончила даже среднюю школу, — но Юнис была женщиной доброй и стала для Гринсона ценным приобретением. Ведь она всегда выполняла все его указания, причем в точности».
В 1950 году, после более чем десятилетнего раздельного проживания, Мёррей наконец развелись — и Юнис восприняла это событие как самую большую катастрофу в своей жизни, поскольку она отступилась от основополагающей заповеди сведенборгианства; проиграла она и в соперничестве с Кэролайн. (Джон
Было совершенно естественно, что в знаменитой клиентке, которую звали так же, как самую младшую дочь Юнис, миссис Мёррей видела как бы себя в молодости — робкую, потерянную особу, брошенную родителями, необразованную и разочарованную неудавшимися замужествами. Сейчас у Юнис (в 1961 году она была уже бабушкой) появилась возможность пересмотреть свою предшествующую жизнь и подправить то, что ей не удалось, — и все это благодаря помощи человека, который связал ее с Мэрилин Монро: Ральфа Гринсона. С первой же встречи с актрисой, которая имела место в доме на Доухени-драйв в 1961 году, Юнис считала Мэрилин строптивым ребенком — да и Гринсон ее описывал так же. При этом, как признавали друзья Мэрилин, Юнис относилась к артистке со своего рода доброжелательной покровительственностью, находящей проявление в приятном, спокойном поведении, когда они вдвоем размышляли над тем, куда бы отправиться за покупками и как распланировать свои занятия таким образом, чтобы они не приходили в противоречие с расписанием ежедневных сеансов у Гринсона. Мэрилин, привыкшая уважать решения доктора, не противостояла и Юнис — пока. Но очень скоро, и в этом согласно все окружение актрисы, она почувствовала себя затронутой вмешательством Юнис в ее дела и той ролью очевидной «подслушивательницы» доктора, которую она играла в доме кинозвезды.
Пат Ньюкомб, которая почти ежедневно поддерживала контакты со своей клиенткой, чтобы устанавливать сроки встреч с фотографами и журналистами, а также помогать в ведении переговоров с «Фоксом», была одной из первых, кто заметил, что Юнис — вовсе не самый подходящий человек для Мэрилин. Пат сказала следующее:
Поначалу Мэрилин обращалась к этой женщине за советами — ведь она, как-никак, была той замечательной домоправительницей, которую подыскал для нее Гринсон. Но я с первого дня не доверяла Юнис Мёррей, постоянно всовывавшей нос в чужие дела. Я старалась избегать ее — просто потому, что она была мне не по душе. Эта особа напоминала недоброго духа, который все время кружит, все время приглядывается и прислушивается ко всему.
Аллан Снайдер тоже был в ужасе от Юнис, которую искренне описал как «весьма странную личность. Она вошла в жизнь Мэрилин по указанию Гринсона и вечно нашептывала — нашептывала и слушала. Она всегда присутствовала, обо всем доносила Гринсону, и Мэрилин быстро поняла это», поскольку часто слышала, как Юнис по телефону рассказывала Гринсону обо всем, что того интересовало.
Перед Рождеством Христовым Мэрилин позвонила в Нью-Йорк Ральфу Робертсу с целью сказать ему, что результаты психотерапии пока ничтожны, но она по-прежнему считает самым лучшим выходом для себя держаться доктора Гринсона. «Она призналась, что боится выбранной для нее кинороли, что ей недостает друзей с Манхэттена, и попросила меня вернуться с ней в Лос-Анджелес после той краткой экскурсии в Нью-Йорк, которую она планировала предпринять в начале 1962 года». Однако хотя Мэрилин чувствовала себя несчастной, она сказала Ральфу, что ждет Рождества с радостью, поскольку на праздники к ней обещал приехать Джо.
Ди Маджио прибыл в Лос-Анджелес 23 декабря, украсил елочкой квартиру Мэрилин и загрузил холодильник шампанским и икрой. Мэрилин от имени их обоих приняла приглашение Гринсонов на рождественский обед; Джо, всегда испытывавший при чужих людях робость, без особого удовольствия согласился участвовать в этом приеме. Однако последовавший через неделю Новый год бывшие супруги провели на Доухени-драйв только в обществе друг друга.
Той зимой Мэрилин сказала Ральфу и Пат (а, скорее всего, также и Джо), что миссис Мёррей ищет для нее дом в западной части Лос-Анджелеса, неподалеку от Санта-Моники и Франклин-стрит. Гринсон и миссис Мёррей сочли, что этот район будет для Мэрилин самым подходящим. И если задуматься, то выглядит очень странным, — добавила Мэрилин, — что она сама как-то никогда не могла заставить себя обращаться к своей экономке иначе, чем «миссис Мёррей», хотя та всегда фамильярно величала ее только «Мэрилин».
Глава двадцатая. Январь—май 1962 года
В конце января 1962 года Юнис Мёррей
Необходимые контракты были без всяких осложнений составлены ее новым адвокатом Милтоном Радиным (зятем Гринсона). Радин быстро провернул покупку дома, а позднее добился того, что агентство МСА передало право представления интересов Мэрилин его собственной фирме. Казалось бы, имея рядом с собой Гринсона, Мёррей, Уэйнстайна и Радина, Мэрилин Монро может быть спокойна как за свою личную, так и за профессиональную жизнь. И актриса перед подписанием соответствующих юридических обязательств заколебалась только на мгновение: «Я чувствовала себя скверно, потому что покупала этот дом совершенно одна», — призналась она немного позже. Однако под воздействием уговоров Гринсона насчет необходимости покупки актриса решилась на этот шаг, хотя, как вспоминает Эвелин Мориарти, подруга и дублер Мэрилин, «миссис Мёррей и доктор Гринсон склонили ее к этой покупке», и актриса неоднократно подчеркивала это во время съемок картины «С чем-то пришлось расстаться».
Новое жилище Мэрилин в значительной мере представляло собой более скромную версию дома Мёррей-Гринсона. Неподалеку от Санта-Моники и океана, между бульварами Сансет и Сан-Винсенте, перпендикулярно к Кармелина-авеню находится много тупиковых улочек, известных в обиходе под названием «пронумерованных Элен». На Пятой Элен-драйв под номером 12305 за высокой белой стеной располагался дом, построенный в испанском стиле. Укромный и хорошо запрятанный, небольшой (площадью семьдесят квадратных метров) одноэтажный дом с прилегающим к нему газоном и малюсеньким домиком для гостей нуждался в некотором освежении, но крыша у него была покрыта красной черепицей, толстые, массивные стены декорированы белым алебастром под мрамор, окна были сводчатые, с переплетами, в салоне — бревенчатый потолок, а двери — с арками над ними. Буйная растительность и бассейн придавали дополнительную привлекательность этому домовладению, размещавшемуся в тихом тупичке, на удобном расстоянии от магазинов и киностудии «Фокс», а также недалеко от резиденции Гринсона на Франклин-стрит, да еще и совсем рядом с полями для игры в гольф, принадлежащими спортивному клубу Брентвуда.
На фасадной двери дома виднелся латинский девиз CURSUM PERFICIO, являющийся переводом фразы из греческой версии Нового Завета [448] . С порога человек сразу ступал в малый салон; с левой стороны располагалась кухня, выгороженный уголок для еды и небольшой солярий, справа — три маленькие спальни, причем окна одной из них, связанной с крошечной ванной комнатой, выходили на лужайку перед домом, а две меньшие спальни соединялись между собой отдельной ванной. В соответствии с обычаем, принятым при постройке домов во времена великого кризиса, в большинстве из них были очень маленькие встроенные шкафы — в данном случае имелось два небольших шкафчика на три спальни плюс буфет для белья — и во всех, как заметила Юнис, отсутствовали замки. Весьма недовольна этим обстоятельством была новая секретарша Мэрилин, Чери Редмонд, женщина, которой было далеко за пятьдесят. С января 1962 года Чери работала на Доухени-драйв, с марта — на Пятой Элен-драйв, а когда началось производство новой картины, ежедневно являлась в «Фокс».
448
Значение оригинального греческого текста данного выражения во Втором послании к Тимофею святого апостола Павла, 4:7, и его более позднего, латинского перевода CURSUM PERFICIO, сделанного св. Иеронимом, таково: «завершил бег [или гонку]» [в каноническом русском переводе сказано «течение совершил»: кстати, греческий текст Ветхого (но не Нового) Завета является не оригиналом, а переводом с древнееврейского, который называется Септуагинта и, по преданию, был сделан 70 или 72 мудрецами; латинский перевод Септуагинты носит название Вульгата. — Прим. перев.]. Много веков спустя этот девиз стал использоваться повсеместно и писался на дверях домов по всей Европе, дабы приветствовать путников и пилигримов, которые ищут пристанища; потом указанное выражение стало общепринятым — примерно по такому же принципу, как бытующие на современном Западе вышивки на дверях или коврики с надписью «Добро пожаловать!». Искатели зловещих символов, видящие всё в черном свете, истолковали этот девиз как предзнаменование грядущей смерти Мэрилин (или, хуже того, как ее собственное желание смерти); в действительности же табличка была установлена тридцатью годами раньше тем человеком, кто строил данный дом. — Прим. автора.