Меркурий - до востребования
Шрифт:
После «угу» Магда резюмировала или хорошо, или очень хорошо и вешала трубку.
Иногда ритмичность Магды сбивалась вопросом: «Не привезти ли какой-либо нужной литературы, справочника или еще чего?» Пупель отвечала: «Пока не надо, пока не требуется». Магда опять говорила: «Хорошо», и вешала трубку.
Вечер наступил совсем внезапно и даже без всякого предупреждения.
– Необходимо написать об особом цвете и освещении. Да, освещение очень важно для определенного настроения. Но тут все должно быть необыкновенно, тут все не как всегда. Хотя почему же? Иногда самое обычное вечернее солнце на верхушках деревьев, мягкий рассеянный свет и больше ничего. Смотришь, и так благодатно на душе, и кажется, что именно там, в этом незнакомом перелеске существует какая-то особенная жизнь, к которой ты не имеешь никакого отношения, но которая тебя притягивает, манит, и с легкой грустью думаешь о том, что
Пупель посмотрела в окно. Знакомая собака мирно дремала у ворот.
«А дальше-то что? – думала Пупель. – Я не знаю продолжения, и можно, конечно, себе представить, но все-таки хотелось бы. И ведь ни в одном Магдином справочнике не найдешь, это уж точно. – Глаза ее слипались. Она отошла от стола и прилегла на диван. – Чуток прикорну, и потом буду думать об этом, что-то...»
Пупель шла по полю. Мелкий мерзкий дождик больно колол лицо. Гнезда опустели, все по-старому, и нет надежды, и глупость такая, и почему так тошно? Серое небо, а я люблю голубое. А лошадь, интересно, тоже издохла, или, может, у него ее не было? Что же, он собирался жать без лошади или жнут без лошади? Жнут серпом, а молотом машут. Получается жнивье, снопы резиночкой перевязывают и ставят на поле шалашиком, или то, что косят, шалашиком ставят, это стог, а из зерна стог не может получиться, потому что зерно круглое в колоске, колосок-то не нужен, его потом на корзины вроде бы пускают. Сверху звездочки горят, и на небе говорят, кабы тучек не было, мы бы засияли, мы бы заподозрили и сразу рассказали. Кладбище далеко, а лошади нет. Должен быть автобус с гробом, обитым красной материей с такой чудовищной черной рюшкой, и народу много-премного, и все плачут, а те, которые не плачут, – мрачно курят, а которые не курят, те просто стоят и не знают, куда руки девать.
Пупель присела за столик. Подошел официант в длинном фартуке до пят и серых холщовых нарукавниках.
– Мне кофе с молоком, – попросила Пупель.
– Молока нет, – сказал официант.
– Где ж коровка наша?
– Сливки будете?
– А вы можете их сбить со сметаной и капельку творога туда?
– Творога нет.
– Увели?
– Может, капучино?
– Просто кофе и морковный сок без мякоти.
– У нас все с мякотью.
– Тогда дайте, и поскорее, очень замерзла и есть хочется.
– На сколько яиц?
– Воз был белых яиц, а монахи пусть черные будут с капюшончиками.
– У нас все монахи с капюшончиками, ряс черных нет, есть хитоны голубые, пойдет?
– Ну, только чтобы ярко-голубые, и солнышко, и немного облачков на горизонте.
– Перец класть?
– Красный, если можно, конечно.
– Красный к голубому не очень.
– А это как в русском модерне, только красный кантиком и потихоньку.
– По рустику, что ли?
– Можно и по рустику, я бы только бумбочки.
– Подождать придется, бумбочки только завезли, надо освежевать. Выбирать будете?
– На ваш вкус, и если все-таки возможно, побыстрей, я же голая, мне холодно.
– Я пока принесу вышивку вологодскую?
– Опять завязла? – раздался знакомый голос Устюга.
Пупель во сне обрадовалась ему, как родному.
– Сама даже не знаю, что я тут делаю, – проговорила она. – Вроде заказа жду, а на самом деле сижу на жердочке под проливным дождем и не знаю, то ли под дождь вылетать, то ли на ветке насквозь промокнуть? Спой мне песенку с хорошим концом, чтобы согреться и спокойно уснуть.
– Ты и так спишь, – проговорил Устюг.
– Это совсем не то, я хочу видеть чудесные сны и просыпаться бодрой, живой.
– Не хватает живости, – сказал мертвец, перевернувшись в гробу.
– Ты думаешь, все это бесполезно?
– Нет.
– А почему все время эти похоронные настроения? Я что, скоро умру?
– Ты не умрешь.
– Никогда?
– Когда-нибудь, но не сейчас, не скоро.
– Откуда ты это знаешь?
– Давай отойдем отсюда, тут как-то вязко.
Пупель открыла глаза. Теперь она наконец– то поняла, почему ей так холодно и мокро. Она находилась по горло в жутком, самом, что ни на есть, настоящем болоте. Хлюп, хлюп и пузыри...
– На помощь, спасите! – закричала она. Ужас проник вовнутрь. Ей казалось, что через минуту эта грязная вонючая ряска сомкнется у нее над головой.
– Я не успел рассказать до конца тебе ту историю.
– Вытащи меня отсюда, я сейчас захлебнусь, ты что, не знаешь, что нет ничего на свете хуже, чем слушать сказки, лежа в луже.
– Пройдемся по галерее,
Пупель шла по мраморной с изящными перилами галерее. Высокие шпильки белых лодочек стучали по мрамору, цук-цпук, на голове широкая шляпа с белой розой, кремовая юбка с огромным разрезом до полу, легкая батистовая кофточка с выстроченными складками, бусы из слоновой кости, завязанные элегантным узлом.
– Здорово я разоделась, так прямо-таки неожиданно, интересно, почему мне раньше всегда казалось, что на высоких каблуках ходить неудобно, я просто лечу, даже прыгать могу.
Пупель подпрыгнула и ненадолго зависла в воздухе.
– Полетели к морю, – просвистел Устюг.
Они сидели у камина. Огонь полыхал вовсю, поленья трещали и шипели.
На столе стояла супница с розочкой.
«Розочка – точно такая же, как на моей шляпе», – подумала Пупель.
– Ешь суп, а я буду рассказывать, – произнес Устюг тоном заботливой мамаши.
– А хлебушка можно? – Пупель сглотнула слюну.
– Вот он на тарелочке, намажь маслом.
Пупель откусила кусок и съела ложку горячего овощного супа с геркулесом.
– Сметанки нет?
– Открой глаза, она уже давно на тебя смотрит и улыбается белой жирной улыбкой.
– Давай, рассказывай, меня просто раздирает любопытство.
– Сейчас полешко в камин подброшу.
– Я, честно говоря, все время думаю о твоем рассказе, просто не сплю от всех этих мыслей.
– Ты как раз спишь.
– Давай не будем препираться, просто, пожалуйста, что там дальше было?
Устюг неторопливо, как заправский сказочник, начал свой рассказ.
Второй рассказ Устюга о городе Пермолоне
Что за город Пермолон! Диво-дивное, чудо-чудное! Ах, что за город, ах, что за столица! Только с некоторых пор в городе стали странные вещи твориться. Ох, чудные дела стали происходить. После того как наконец-то нашли пермолонцы то, чего им не хватало в жизни, как-то по-особому все им стало видеться. Надо было им приспосабливаться к новым условиям. К новому всегда потихоньку привыкаешь. Раньше-то, когда у них врагов не было, что за жизнь – живи себе и в ус не дуй, думать практически не надо было. А теперь-то – совсем другое дело. Теперь– то надо все время быть начеку, мозгами шевелить. Мало-помалу магазины стали закрываться, а те, что открытыми оставались, товар держали не на самом видном месте, кто его знает, что будет? Как-то освещение на улицах перестали включать, много света – хорошо видно, а в темноте спокойнее, вроде темно, и ладно. Хрустальные крыши на небоскребах перестали надраивать, чтобы те не блестели и блеском своим народ не смущали. Бассейны и фонтаны решили обезводить, в воде этой правды нет, чего хлобыщет? А с питанием просто вообще полные непонятки получились. Теперь все время вставал вопрос – хочешь ты есть или нет?
А дело было так. После той, первой истории президент призадумался. Он так призадумался сильно, очень жалел, что не ему в голову эта идея пришла идти с врагами до конца. И вот он решил немного все по-своему сделать, чтобы все поняли, кто есть кто – кто президент, а кто гусь лапчатый и лук репчатый. Вот он собрал палаты, верхнюю и нижнюю, народу, правда, в них поубавилось, но всем известно – меньше народу – больше кислороду. Вот он собирает палаты и так, туда-сюда, всякую белиберду им говорит, усыпляет бдительность: о погоде, о природе, сколько посеяли, сколько пожали, сколько мяса, сколько молока и разную другую мурень несет. Палаты расслабились, думают, если так и дальше пойдет, то пущай течет-льется. Некоторые из палат даже задремали, под «столько-то процентов молока, столько-то центнеров пшеницы». И тут вдруг ни с того ни с сего президент спрашивает, нежно так, ласково, – вы не проголодались, кушать-то никто не хочет? Все встрепенулись, орут, глотки дерут – очень хотим, все голодные, как волки. Только некоторые не отвечают, потому что спят крепким сном, утомились про проценты слушать, укачал их президент. Неспящие все с мест повыскакивали и на низком старте стоят.
А президент-то не промах. Он смотрит так внимательно на них и произносит.
Он так с улыбкой произносит: «Что же это вы голодаете, что ли? Неужели у нас в Пермолоне, что ли, голод, что же вы на работу голодными приходите или же вам денег на еду не дают?» Те, которые спали, проснулись, сидят, молчат, напрягаются. Самое интересное-то они проспали. А президент именно к ним обращается: «Вот я смотрю, не все у нас голодают, есть некоторые – патриоты и настоящие пермолонцы, не хлюпики. А посмотрите на этих голодающих: вот где сконцентрировались настоящие враги, в самой, так сказать, сердцевине, в наших палатах. А с врагами как у нас?» Те, которые спали, хором воскликнули: «ДО КОНЦА!»