Мерлин
Шрифт:
С появлением господина зал начал наполняться людьми. Многие из них приехали с Кустеннином, другие пришли на пир из поселка. Король и его сын прервали беседу, и Кустеннин вышел встречать гостей. Каждого он приветствовал отдельно, каждого ласково обнимал. “Вот человек, — подумал я, — который умеет любить друзей. Как же он относится к врагам?”
— Дело хуже, чем я думала, — тихонько поведала мне Ганиеда.
— Откуда ты знаешь? — Я смотрел, как король приветствует гостей, шутит, смеется, передает по кругу рога с медом: счастливый
— Знаю, — прошептала Ганиеда. — Он ничего не рассказал мне и сразу заговорил с Гвендолау, даже не выпив кубка. Смотри, он и сейчас не прикасается к питью. Видишь — берет рог и передает дальше, не пригубив. Да, вести тревожные. Ночью будет военный совет.
Все было так, как она сказала. Вглядевшись внимательнее, я тоже различил среди гостей скрытый ток беспокойства. Люди говорили и смеялись, но слишком громко и нарочито.
Куда я влип? И вообще зачем я здесь?
И я задумался о том, что ждет меня далеко на юге. Нет, все-таки зря я задержался.
Но почему? Я пробыл в фейне Сокола три года и, хотя скучал по дому, никогда не чувствовал такой спешки. Впрочем, сейчас дело иное. Я задержался исключительно ради собственного удовольствия, потому что хотел быть рядом с Ганиедой. Да и она, не высказывая этого прямо, дала понять, что хочет, чтоб я остался.
Ах, Ганиеда, как же я все это помню!
Мы пировали в бревенчатом парадном покое, среди света и смеха; в чаду от жареного мяса блестели глаза и гривны, среди властителей Годдеу ходили по кругу окованные золотом рога, и те пили и пили, хотя их повелитель не прикоснулся к вину. После предупреждения Ганиеды я внимательно следил за происходящим, да и не я один. Гвендолау тоже следил — трезвый и настороженный — со своего места за высоким столом.
Когда с едой было покончено и вожди потребовали песню, Ганиеда взяла лиру и запела. Я удивился не тому, что она поет, потому что голос у ней был и впрямь красивый, но тому, что у богатого и Могущественных владыки нет барда, а то и двух. Да он мог бы держать полдюжины придворных певцов, чтобы те возносили ему хвалы и пели о мужестве его витязей.
Закончив петь, Ганиеда подошла ко мне и потянула меня за рукав.
— Идем.
— Я хочу видеть, что будет.
— Нас это не касается. Пошли. — Разумеется, она имела в виду, что не касается меня.
— Пожалуйста, — взмолился я, — давай выясним, что будет. Если на севере неспокойно, об этом стоит знать и моим родичам.
Она кивнула и села рядом со мной.
— Зрелище будет не из приятных. — Голос ее был жестким, как каменные плиты на полу.
Почти сразу Кустеннин поднялся и раскинул руки.
— Друзья и родичи! — воззвал он. — Вы пришли сегодня есть и пить за моим столом, и это славно. Король должен поддерживать свой народ, делиться с ним во дни мира, оберегать его во дни бедствий.
Те,
— Еще одно право короля — сурово расправляться с врагами. Наши отцы защищали свою землю и людей в тяжелые времена. Тот, кто попустил врагу вторгнуться в свой край, убивать его подданных, жечь их поля и добро, — не достоин своего имени.
— Верно! Верно! — закричали вожди.
— И всякий, кто обратился против сородичей, такой же враг, как морские волки на боевой ладье.
При этих словах зал смолк. Огонь трещал в очаге, за стенами выл ветер. Капкану оставалось только захлопнуться, но вожди еще не осознали этого.
— Лоетер! — вскричал король. — Так ли это?
Я стал искать глазами того, кого он назвал. Это оказалось нетрудно — после королевских слов вокруг него образовалась пустота.
— Так, повелитель, — отвечал Лоетер, узколицый верзила с брюхом, как у борова. Он беспокойно огляделся.
— Ну, Лоетер, как мы наказываем тех, кто предает собственных родичей?
Теперь все глаза смотрели на Лоетера. У того на лбу выступил пот.
— Мы лишаем их жизни, повелитель.
— Мы убиваем их, Лоетер, так?
— Да, повелитель.
Кустеннин мрачно кивнул и оглядел вождей.
— Вы слышали, этот человек сам изрек себе приговор. Да будет так.
— Что за безумие? — закричал Лоетер. Он вскочил, держась за рукоять кинжала. — Ты меня обвиняешь?
— Не я тебя обвинил, Лоетер. Ты сам себя обвинил.
— В чем? Я ничего не делал.
Кустеннин сверкнул глазами.
— Не делал? Тогда ответь, откуда золото на твоей руке?
— Оно мое, — огрызнулся Лоетер.
— Откуда оно взялось? — спросил Кустеннин. — Отвечай без утайки.
— Мне его подарили, повелитель.
— Верно, подарили. Его подарили тебе скотты! Те, что затаились у самой нашей границы, готовя новый набег.
В зале поднялся крик. Ганиеда вновь потянула меня к выходу.
— Идем.
Но было поздно. Лоетер увидел, что все против него, и, несмотря на хмель, решил сбежать, рассчитывая на поддержку друзей.
— Урбген! Гвис! Идемте, не слушайте эту ложь! — Он повернулся, вышел из-за стола и двинулся к дверям, но никто за ним не последовал.
— Ты продался скоттам, взял их золото в обмен на свое молчание. Твоя алчность навредила нам всем, Лоетер. Ты больше не имеешь права быть среди честных людей.
— Я им ничего не давал!
— Ты указал им, где высадиться! Укрыл под своим кровом! — взревел Кустеннин. — Дети спят сегодня без матерей, Лоетер. Жены оплакивают мужей. Догорают угли и остывает зола там, где был домашний очаг. Сколько еще людей погибнет из-за тебя?