Мертвая голова

Романов Станислав

В отличие от многих других зданий города, нижние этажи городского управления правопорядка морю не принадлежали: за стенами, усиленными дополнительной кладкой и железом, местные милиционеры догадались устроить КПЗ; ночь, проведенная в тамошней клетке, запоминалась правонарушителям надолго. Деревянко содрогнулся, припомнив, как в первый свой приезд побывал в ментовском подвале, было такое…

Гондольер подогнал лодку к причалу, рядышком с парой бело-голубых милицейских катеров.

— Приехали.

Деревянко и Подручный выбрались из гондолы и мимо

загорелого милиционера, который прямо с причала удил рыбу, прошли в здание. В вестибюле, за деревянной загородкой, сидел толстый сержант, очевидно дежурный; улыбаясь, он беседовал с кем-то по телефону. Деревянко остановился перед барьером, Подручный встал рядом. Толстый сержант не обратил на двух чужаков никакого внимания; посмеиваясь и прикрывая ладонью рот и микрофон, он продолжал что-то нашептывать в трубку масляным голосом.

— Бабе звонит, — уверенно определил Подручный. И добавил с укоризной: — Дисциплинка-то у них хромает.

— А ты чего хотел, — пренебрежительно сказал Деревянко. — Провинция.

Они поднялись по замусоренной, давно не мытой лестнице на шестой (третий надводный) этаж, прошли примерно половину плохо освещенного коридора до двери с корявенькой табличкой «старший оперуполномоченный лейтенант Колотилов П.М.» и вошли без стука.

В Северной Венеции, городе, где пустых квартир было раз в десять больше, чем людей, простой лейтенант милиции имел свой собственный отдельный кабинет. Подручный только головой покачал; в столице было по-другому: там такие лейтенанты сидели по трое на одном квадратном метре.

Лейтенант Колотилов, вольготно расположившись за обширным письменным столом, неторопливо разбирал на части табельный пистолет. На столе была расстелена мягкая тряпочка, вся в масляных пятнах, на тряпочке в строгом порядке были разложены различные приспособления для чистки и смазки. К уходу за табельным оружием лейтенант Колотилов относился со всей серьезностью и тщанием, чего нельзя было сказать о прочих его профессиональных обязанностях.

— Ничего не знаю ни о каком содействии каким-то там гастролерам, — заявил лейтенант Колотилов самым наглым тоном в ответ на вежливый вопрос Деревянко о предоставлении информации по делу об убийстве гражданина Копфлоса. — Никакой информации по делу Копфлоса я вам не дам. Вообще, никакой информации ни по какому делу я вам не дам.

Деревянко огорченно посмотрел на Подручного, как бы говоря: видишь, с какими олухами приходится иметь дело, — и снова повернулся к упертому лейтенанту, который демонстративно продолжал заниматься разборкой пистолета.

— Что это за разговоры — «не дам»? — спросил Деревянко оскорбленным тоном. — Мы вас не о личной услуге просим. Дело гражданина Копфлоса затрагивает интересы национальной безопасности. Вот мы с коллегой сейчас пройдем к вашему начальнику, полковнику Барабанову, и поставим его в известность о вашем отказе сотрудничать с представителями Федеральной Службы. — Последние два слова Деревянко произнес с особым нажимом.

Но лейтенант Колотилов был не так прост, чтобы его можно

было взять на легкий понт. На своей территории он чувствовал себя полновластным хозяином и федералов не боялся. И зря.

— А то у полковника дел больше нет, как со всякими там говенными федералами разговоры разговаривать, — сказал лейтенант Колотилов нахально.

Деревянко, словно не веря своим ушам, повернулся к Подручному и спросил у него голосом, полным недоумения:

— Я не ослышался? Он сказал «говенные федералы»?

— Да, — кивнул Подручный со скорбным выражением лица. — Именно так он и сказал.

Деревянко вновь повернулся к лейтенанту Колотилову и уточнил у него самого:

— Так ты сказал «говенные федералы»?

— Ах, извините, — осклабился лейтенант Колотилов. — Я ошибся. Я хотел сказать «засранные». — Похоже, он нарывался, а делать этого не стоило категорически. Федеральные агенты — это вам не нахтфишеры, и уж, тем более, не водяные. — Да, именно. Вонючие, засранные федералы…

— Он нас оскорбил, — с грустью констатировал Деревянко.

— Ага, — согласился Подручный, шагнул к столу, схватил зарвавшегося лейтенанта за волосы и крепко приложил его лицом в тряпочку, испачканную оружейным маслом.

— Ай! — звонко крикнул лейтенант Колотилов и добавил еще несколько чрезвычайно выразительных слов.

Подручный прижал его сильнее. Лейтенант Колотилов заскулил.

— Отпусти его, — приказал Деревянко напарнику.

Подручный отпустил лейтенанта. Колотилов поднял голову и схватился обеими руками за разбитый нос; из-под его пальцев на стол быстро-быстро падали красные капли, расцвечивая тряпочку новым узором. Он метнул в Подручного тяжелый, как кирпич, ненавидящий взгляд, но ничего не сказал вслух.

— Мы сообщим полковнику Барабанову о вашем недостойном поведении, — угрожающе произнес Деревянко напоследок, а Подручный, уходя, строго погрозил лейтенанту Колотилову пальцем.

Колотилов ошалел от такой наглости федералов. Они его избили, искалечили, да еще и выговаривают за плохое поведение. Он скрипнул зубами от бессильной ярости и горько пожалел, что так невовремя разобрал свой пистолет.

Так же без стука Деревянко и Подручный заявились в кабинет полковника Барабанова. Полковник Барабанов тоже не горел желанием прислуживать незваным столичным гостям, но бить и его мордой об стол было как-то не с руки — все-таки старший по званию, хоть и милиционер. Деревянко избрал менее эффектный, но не менее эффективный способ психологического давления.

— Скажите, полковник, вы получили сообщение из столицы относительно нашего прибытия?

— Не знаю, не знаю, — заюлил полковник Барабанов, быстро перемещаясь от стола к открытому сейфу и обратно, но ничего не перенося при этом. — У нас столько дел, столько дел. — Он все повторял дважды, наверное, для пущей доходчивости.

— Сколько дел? — попробовал уточнить Деревянко.

— Много, — ответил полковник Барабанов, на мгновение остановившись на полпути между столом и сейфом, — очень много.