Мертвая тишина

Барнс С. А.

Вот только моей изначальной доли — пятой части из десяти процентов за найденный корабль — для осуществления моих целей оказалось бы более чем достаточно. И с практической точки зрения убийство команды ради получения всего вознаграждения — да еще возложение вины за это на некую загадочную сущность — было бы не только излишним, но и невероятно усложнило бы ситуацию, раз уж я очутилась в Башне. Однако это не тот ответ, что желает услышать Рид Дэрроу. Поставить галочку напротив моей фамилии ему определенно хочется в другой графе.

— А вы

когда-нибудь видели, как человек совершает самоубийство плазменным буром? Или выдавливает себе глаза? — спрашиваю я. — И то и другое удобным при всем желании не назовешь.

— И все же вам самой каким-то чудом удалось спастись. Причем «единственная выжившая» стоит радом с вашим именем не в первый раз, не так ли? — Вопрос, надо полагать, Рид считает риторическим.

Меня пронзает ощущение предательства — холодное и острое, словно нож в глотку. Я-то думала, что все это позади. Мой взгляд устремляется на Макса, однако мужчина лишь сосредоточенно разглядывает свои руки.

— На станции Феррис вы нарушили режим карантина, объяснив свое поведение тем, что вас якобы позвал из-за ограждения в закрытый сектор кто-то из детей колонистов, — зачитывает по имплантированному коммуникатору следователь.

Бекка. Она так и стоит у меня перед глазами. Маленькая, бледная, в мешковатой белой ночной сорочке в синий цветочек. И босая, со взмокшими от пота темными волосами. Однако глаза ее лукаво поблескивали, когда она манила меня из-за ленты в модуль, где проживала ее семья.

Помню, на меня произвело впечатление, как быстро и бесшумно подружка проскользнула через шлюз. Как будто даже и не открывала его.

Однако Рид прав. Я пошла за девочкой. Я уже несколько дней не видела ее ни на работах, ни в нашей импровизированной школе. Все на станции переживали за ее семью — и остальных из того отсека. Они там умирали. Вот я и обрадовалась, увидев, что с Беккой все в порядке. И решила, что опасность миновала, раз она выбралась из постели и подошла к ленточному ограждению.

— Правда, к тому времени девочка уже была мертва. Более суток, — продолжает Рид.

Я крепко зажмуриваюсь, чтобы унять поднимающуюся внутри дрожь.

— Мне было одиннадцать, и я провела одна в этом модуле целый месяц. Мои воспоминания…

— После спасения? Возможно. На ваших воспоминаниях вполне мог сказаться шок или посттравматический… что-то там. — Рид машет рукой, разом отметая годы терапии, многочисленные экспертные заключения и планы лечения. — Вот только вы рассказали об этом еще до того, как все умерли. Ваша мать занесла в свой журнал обстоятельства нарушения карантина.

Я так и застываю при упоминании матери. Совершенно не помню, что говорила ей про Ребекку. События последних дней на Феррисе для меня словно в тумане.

— Когда вас обнаружили спасатели, вы сказали им, будто подать сигнал вам помогла мать. Вы сами должны прекрасно понимать, почему это невозможно.

Потому что я наблюдала, как мама умирает, еще за несколько недель до прибытия

спасателей. Ее легкие наполнялись жидкостью, пока она не захлебнулась.

Вот только… Я помню, как она нашептывала мне на ухо. Как ласково гладила по голове. И то и другое гораздо позже того, как я оставила ее тело в медицинском модуле.

«Спутанные воспоминания и выдумки травмированного ребенка ради собственного утешения». Вот что это было. Все медицинские заключения сводились к этому.

Я не сдаюсь и поворачиваюсь к Максу.

— На том гребаном корабле что-то есть. Если он движется сюда, «Верукс» должен его уничтожить.

— Вместе со всеми уликами ваших преступлений, — огрызается Рид. — Неужто вы вправду пытаетесь нас убедить, будто некая форма инопланетной жизни…

— Где сейчас «Аврора»? — упорствую я, игнорируя младшего следователя. — Она следует какому-то курсу или просто дрейфует после начального ускорения? Курс корректировался? — Последнее подразумевало бы участие человека или навигационного компьютера. Если нет, космолайнер, возможно, просто идет по курсу, заданному Воллером. Еще до того, как… — Вы пытались установить связь?

Макс ерзает на стуле, и пластик под его весом жалобно скрипит.

— Сначала нам необходимо дослушать ваш рассказ, Клэр. — Выглядит он усталым. Или же смирившимся с чем-то мне неизвестным.

— Но я уже рассказала все, что помню! Я не убивала свою команду! — срываюсь я на крик. Медсестра немедленно поднимается из-за стойки, чтобы направиться к нам.

Макс, однако, жестом велит ей оставаться на месте.

— В том-то и дело, Ковалик, — живо подается вперед Рид. — Откуда вам знать, если вы ничего не помните? Вы утверждаете, будто из-за этого существа на борту все посходили с ума — но с чего вы решили, что сами-то не рехнулись?

Я открываю рот, однако произнести что-либо не в силах.

— Вы и без того представляетесь крайне склонной к… неуравновешенному поведению, скажем так, — указывает Рид.

Где-то у меня разболтался винтик. Вот что он говорит. Я невольно разражаюсь истеричным смехом. Смехом отчаяния.

Проблема в том, осознаю я с возрастающим ужасом, что следователь может быть прав. Ведь мне никак не доказать, что мои воспоминания соответствуют действительности. А вдруг даже те немногие, что у меня сохранились, — ложные? Вдруг я просто вообразила все разговоры и события? Всех людей? Подобное прежде случалось. Не только с Беккой.

Из-за препаратов в организме все кажется мне размытым, подернутым дымкой, а значит, рациональное мышление запросто может меня подвести. Помещение внезапно пускается в пляс, и меня куда-то несет. Словно корабль стремительно падает на скалы. Я подтягиваю колени к груди, пытаясь удержать себя в руках. Я не могу дышать, не могу…

Легкие словно заклинивает, и я слышу свои судорожные вдохи. Вот только это не помогает.

— Клэр, — доносится вдруг до меня спокойный голос Макса. Затем чуть резче. — Клэр!