Мертвая тишина
Шрифт:
– Сотни жизней за жизнь его близких? Да, я в это верю. На такое он способен. За это вы пошли его убивать. Трусливо. Мерзко. Как-то жалко. Вас целый отряд, а он один.
– Он был там не один, и каждый нейтрал стоит десятерых наших солдат.
– Ты считал, сколько солдат понадобится, чтобы убить твоего брата? Я не верю, что слышу это!
– А он не верил в тебя, когда распорядился взорвать то здание вместе с тобой. Когда ты уже раскроешь глаза, дочь? Что ещё он должен сделать? Убить нас всех? Твоих детей?
– НАШИХ с ним детей.
– Твоих. Прежде
– Готова! Я готова за него поручиться. Жизнь свою поставить на то, что он никогда не причинит вреда своей семье.
Отец рассмеялся и ударил кулаком по столу.
– А я не готов так рисковать. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет твоего кошмара, и ты всё так же наивна, как в самом начале. Ничему тебя жизнь не научила.
– Научила! – Я подалась вперед, опираясь на стол ладонями, - Научила верить в него! И я ни разу не ошиблась! Ты сам говоришь, он нейтрал. До тех пор, пока Ник подчиняется приказам Курда, у него есть власть, есть возможность дать нам время...оградить. Я не знаю...спасти! Ты не можешь не понимать этого, отец!
– Это ты ничего не понимаешь, Марианна.
– А ты уверена, что это он? –тихо спросил Габриэль, – Уверена, что в нём ничего не изменилось? Ведь он не помнит никого из нас.
– Память живёт не здесь, - я показала пальцем на висок, - она живёт здесь, – приложила ладонь к груди, – И да, я уверена! Уверена, как в том, что я – это я. Как в том, что мой сын – его плоть и кровь, как в том, что ты, отец – его плоть и кровь. Как в том, что мы все – семья.
– Тогда какого дьявола его любимая семья здесь? Какого дьявола он загнал нас в ловушку и держит, как червей под землей?
– Ты лучше скажи мне, папа, почему все они, - я ткнула пальцем в фотографии, - мертвы, а мы до сих пор живы? Каким таким чудом спасся Сэм и Рино привез в Асфентус Фэй? – подалась вперед, глядя отцу в глаза, - Если бы Ник захотел, вы бы все уже здесь давно сдохли, и я вместе с вами.
Развернулась и пошла прочь из залы, сжимая руки в кулаки и чувствуя, как хочется закричать до боли в горле. Позвать его. Чтобы пришел. Чтобы доказал им всем, что я права. Что мой муж и отец моих детей прежде всего защищает свою семью…и он не предатель, как они.
Подняла глаза на кровавый закат, тяжело дыша и чувствуя, как слезы прожигают дорожки на ледяных щеках.
– Почему ты не слышишь меня больше? Откройся для меня, пожалуйста. Умоляю. Я чувствую твою боль… я с каждым днем чувствую её сильнее и сильнее. Я дышать от неё не могу. Она мне в груди дыры прожигает, а ты…ты чувствуешь, как больно мне без тебя? По другую сторону нашей бездны. Больно одной против всех них. Если я буду падать, ты всё ещё прыгнешь вместе со мной? Ты поверил, что я могла?
Ветер взметнул мои волосы и швырнул мне в лицо, а я не могла отвести взгляд от кровавого неба. Мне казалось, что где-то там, за макушками деревьев, он точно так же смотрит на пурпурные разводы и
– Я буду любить тебя вечно, Николас Мокану. Слышишь? Я буду любить тебя вечно, что бы ты ни натворил и кем бы ты ни стал. Я не отдам тебя никому. Ты только мой…и я только об одном тебя молю: и ты никогда не отказывайся от меня. Ненавидь, презирай, проклинай, но не отдавай меня никому и никогда.
ГЛАВА 14. Самуил. Камилла
Камилла подскочила со своего места, нервно улыбнувшись брату, сидевшему на холодном полу возле импровизированного камина, представляющего собой самую обычную нишу в стене с костром, больше громко потрескивавшим, чем согревавшим. Она подошла к своему телефону, лежавшему на низеньком столе возле Сэма и, протянув изящную тонкую руку, схватила его. К слову, чем дальше, тем больше руки теряли изящность, щёки впадали от голода, в горле першило, а дёсны постоянно пекло. Камилла уже почти забыла, что бывает по-другому. Что когда-то она могла питаться в любое время дня и ночи. Когда-то, когда в их доме были в избытке и кровь, и человеческая еда. Но сейчас у них даже не было своего дома, и было кощунством жаловаться на что бы то ни было в то время, как сотни других семей погибли, обратившись к нейтралам за едой.
– Не к нейтралам, а к нашему отцу, Ками.
Девушка вздрогнула, услышав тихий голос брата. Обессиленный. Когда мать и Сер привезли Сэма в их укрытие, Ками вскрикнула, увидев ходячий труп, в который тот превратился, бросилась ему на шею и тут же отпрянула, поняв, что тому трудно даже поднять руки, чтобы обнять сестру. Её всегда сильному, всегда полному сил старшему брату.
И что-то с ним там произошло. В том укрытии, где он вместе с Велесом, выглядевшим ничем не лучше него, и другими парнями заманивали в ловушку нейтралов и убивали хрустальными пулями. Заманивали на живца. Вот почему вернулись только они вдвоём.
Господи! Камилла думала, с ума сойдет, если больше не услышит голос братьев. Вплоть до последнего дня Сэм давал ей такую возможность. Неожиданно врывался в её мысли со своим залихватским «Эй, самая красивая девочка на свете! Не грусти, твои рыцари скоро вернутся», и девочка облегченно выдыхала, чувствуя, как щиплет глаза от подступивших слёз. Живой. Живые. Потому что тут же Сэм отпускал какую-нибудь колкость в адрес Велеса, и Ками, счастливая, выбегала к Кристине, Владу и остальным, чтобы сообщить о связи с их сыновьями.
Она старалась не думать, что Сэм сейчас прав. Что все они правы. Все те, кто зачислил её отца в стан врага. Чёрт, если бы Камилла могла…если бы ей удалось связаться с ним…Но, оказалось, что ментальное общение – не самая сильная сторона Принцессы Мокану. По крайней мере, когда она измождена голодом. Она расстраивалась и злилась на себя, часами погружаясь в свои мысли, ожесточенно потирая виски и зарываясь длинными пальцами в невероятные белые волосы. В такие моменты она ненавидела себя. За то, что не может обратиться к отцу. За то, что не может сказать ему, что…верит в него.