Мертвая тишина

Соболева Ульяна

Носферату, снова вырвавшиеся на свободу. Носферату, продолжающие нападать на смертных и раздирать их в клочья. Конфликт Нолду и нового короля фон Рихтера, требующего у первого держать на привязи своих зверей, иначе Братство восстанет против них и уничтожит всех до единого, как в сражениях, так и прекратив подачу мяса.

Нолду громко хлопает дверью, оставив заявление короля без положительного ответа, но не забыв прорычать тому, что Носферату все равно, чем питаться: людьми или бессмертными.

Так выглядит апокалипсис, по мнению Курда. И он крайне недоволен

подобным развитием событий. Судя по его бледному лицу и дрожащим рукам, его вызвали к себе Высшие, так же выразившие своё отношение ко всему происходящему.

Курд впервые срывается на крики. Грозит наказанием лучшим из своих подчинённых, если в ближайшее время ситуация с Носферату не будет решена.

Мне в очередной раз плевать. У меня был свой личный апокалипсис. Тот, с которым этот не шёл ни в какое сравнение. Мой грёбаный личный апокалипсис, который я так и не пережил.

***

Ненавижу дождь. Ненавижу звук его капель, оголтело бьющихся о стены моей пещеры. Слишком много воспоминаний, связано с ним. Воспоминаний, слишком ярких, отдающих привкусом гнили.

Сегодня у нас плановое свидание. С ней. Со смертью. Сегодня на ней ярко-сиреневое платье, открывающее тошнотворные костлявые плечи. Она сидит напротив, ссутулившись и накручивая темный локон на длинный скрюченный палец с желтым ногтем. Тварь специально надела для меня парик, я-то знаю, что у неё абсолютно лысый череп, сотканный из многих кусков человеческой кожи. Но она принарядилась сегодня для меня, и я почти готов достойно оценить её старания. Если бы не этот сиреневый…

– Дряяянь. Какая же ты дрянь, моя девочка.

Она кокетливо пожимает плечами, отчего в пещере раздается характерный хруст костей.

– Я очень долго выбирала платье для тебя, Морт.

Кажется, я привык к её скрипучему голосу. Он меняет тональность в зависимости от её или моего настроения, становясь то гулким, словно исходящим из трубы, то срываясь на высокие визгливые ноты.

– Лгунья. Ты же знаешь, что я ненавижу сиреневый.

Она довольно ухмыляется зубастым ртом, и я отворачиваюсь, чтобы выдохнуть. Совсем скоро её тысяча клыков вонзятся в мою плоть. А я до сих пор не смог привыкнуть к этой боли. Я думал, со временем она станет меньше, со временем тело привыкнет к этой пытке. Хрен вам! С каждым разом всё больнее. С каждым разом всё громче хочется кричать, когда эти лезвия впиваются в грудь, в живот, в шею. В разные места на её собственное усмотрение. Но каждый раз острее, чувственнее, чем предыдущий.

Она переводит взгляд на мою шею, и я сглатываю ком, закрывая глаза и стараясь не задрожать, ощутив её зловонное дыхание у своего горла.

– Сначала наказание, Морт, - она шипит, её голос срывается, тварь предвкушает свою трапезу, - потом поощрение.

От прикосновения отвратительного языка к шее меня передергивает.

– Жжжжаль, ты не веришшшшь в Бога…тебе некому молитьсссссяяя.

– И снова лжешь, моя девочка. Тебе ни капли не жаль.

Оглушительная боль в районе горла, когда она с громким чавканьем вгрызается в кадык, а я сжимаю кулаки, чтобы не заорать, не скинуть её с себя…думая о том, что еще пару

месяцев назад у меня был свой идол, которому я возносил молитвы.

***

Я не искал Марианну. После её побега. После той церемонии я не сделал даже попытки найти её. У меня были свои причины позволить ей раствориться в подземке Асфентуса. Точнее, одна причина. Та единственная, при воспоминании о которой продолжало сжиматься сердце и начинало покалывать ладонь и запястье от ощущения тепла на них. Словно напоминание того, что я всё ещё живой. Напоминание о том, почему на самом деле я должен сохранить это тепло в себе. У меня была в запасе, как минимум, пара месяцев. У меня и у неё. У всех них.

– Пока мы не отрубим голову, руки будут сопротивляться, - Курд недоволен. У него нет этих шестидесяти дней. Высшие вряд ли станут так долго ждать.

– Мы отрубим её, когда придёт время.

– Сейчас! – Глава не сдерживается, громко хлопает раскрытой ладонью по столу, - Это время наступило сейчас! Уничтожь королевскую семью, и все их прихвостни после восхода солнца, голодные и истощённые войной, прибегут к Рихтеру, поджав свои жалкие хвосты. Отними у них веру, и уже завтра мы добьёмся баланса в верхнем мире! Их вера – это король. Пока он жив, пока жива хотя бы частица его крови, сопротивление не сдастся.

– Носферату и ликанам всё равно на разборки между кланами вампиров. Нам есть чем заняться эти два месяца.

– Дьявол тебя раздери, Морт! Что тебе лично даст эта отсрочка? Кого ты жалеешь? Свою шлюху-жену, раздвигавшую ноги перед каждым мало-мальским самцом? Теперь ты знаешь, что старший её сын не твой…впрочем, может, ты жалеешь новоиспеченного брата? Очередного бастарда Самуила Мокану?

На его губах омерзительно пошлая ухмылка, а пытаюсь сдержать позывы к тошноте, из последних сил стискивая кулаки в карманах пальто.

Наверное, я больной псих, но, казалось, мне было бы легче принять факт, что она изменяла мне с кем угодно, но не с отцом. Принять факт, что Сэм – сын нашего соседа, охранника, чистильщика бассейна…но не моего отца. Двойное предательство оказалось сродни семихвостой плетке со смертельно острыми шипами. Такой не прикасаются нежно. Нет. Ею бьют со всей силы, так, чтобы оставались глубокие борозды, чтобы кожа расползалась по сторонам, чтобы кровь брызгала во все стороны, а внутри оставались те самые шипы. Потом тело регенерирует, готовясь принять новую порцию боли, а куски металла продолжат разрывать твоё мясо. Постоянно. Каждое мгновение. И знаете, что самое страшное? Ты ни хрена не можешь привыкнуть к этому состоянию.

Мерзко. Противно. Потому что стоит закрыть глаза, и перед ними они. Мой отец и моя жена. Сплетенные тела. Громкие стоны. Жадные толчки.

Дьяяяяявол…

И смех. Я, бл**ь, слышу постоянно их смех над собой. Громкий, резонирующий. Слышу его в своей голове. Он вибрирует под моей кожей. Он выкручивает сознание. Снова и снова. Ублюдок, Мокану, ты же подозревал.

В своих воспоминаниях я вижу, как ты мечешься по спальне, зарывшись пальцами в волосы, и пытаешься угадать, с кем тебе изменяет сегодня жена, оставшаяся за тысячи километров дома, молясь, чтобы им был не Самуил.