Мертвая зона
Шрифт:
Они играли. Время шло. После каждой партии один из них спускался на первый этаж проверить, не танцуют ли на бильярдном столе и не откололся ли кто-нибудь маленькой тесной компанией.
– Буду смотреть в оба, чтобы сегодня здесь никто не забеременел – сказал Роджер.
Шелли ушла с книжкой в гостиную. Каждый час музыкальная передача прерывалась выпуском новостей, и Джонни начинал прислушиваться. Однако ни слова о «Кэти» в Сомерсуэте – ни в восемь, ни в девять, ни в десять.
После десятичасовых новостей Роджер спросил:
– Ну что, Джонни, скорректируете свое предсказание?
– Нет.
Синоптики пообещали уменьшение облачности после полуночи.
Пол у них под ногами загудел от мощных звуков бас-гитары из «Саншайн бэнд».
– Здорово разошлись, – заметил Джонни.
– Какое там, – усмехнулся Роджер. – Здорово напились. Спайдер Пармело валяется в углу, а на нем стоит поднос с пивом. Представляю, как у них будет утром трещать голова. Помню, когда у меня был выпускной вечер…
– Передаем специальный выпуск, – объявили по радио.
Джонни, который в этот момент тасовал колоду, рассыпал карты по полу.
– Спокойней. Наверное, какие-нибудь подробности похищения
– Не думаю, – сказал Джонни.
– Как нам только что сообщили, – раздался голос диктора, – в городке Сомерсуэте, на границе Нью-Гэмпшира, произошел пожар. Этот пожар, самый большой в истории штата, случился в ресторане «Кэти» и унес уже более семидесяти жизней. Огонь вспыхнул в разгар банкета выпускников. Шеф пожарников Милтон Хови сказал репортерам, что вероятность поджога исключается. Скорее всего пожар был вызван ударом молнии.
Роджер Чатсворт побледнел как смерть. Он застыл, прямой и неподвижный, уставясь в одну точку. Его руки бессильно лежали на столе. Снизу доносились разговоры и смех вперемежку с пением Брюса Спрингстина.
В комнату вошла Шелли. Она посмотрела на мужа, потом на Джонни.
– В чем дело? Что произошло?
– Помолчи, – сказал Роджер.
– …еще бушует, и, по словам Хови, окончательное число жертв скорее всего станет известно к утру. Сообщают, что более тридцати человек, получивших сильные ожоги, – в основном выпускники даремской средней школы, – были доставлены в близлежащие больницы. Сорок человек сумели выпрыгнуть во двор из маленьких окон в курительной комнате, остальные, по всей видимости, сгрудились у входа, что привело к трагическим…
– Это он про «Кэти»? – ахнула Шелли Чатсворт. – Это случилось там?
– Да, – сказал Роджер. Он говорил леденяще спокойным голосом. – Да, там.
Внезапно на первом этаже воцарилось молчание. Затем послышался топот ног по лестнице. Дверь на кухню распахнулась, и ворвался Чак, ища глазами мать.
– Мам… Что такое? В чем дело?
– Похоже, что мы обязаны вам жизнью нашего сына, – сказал Роджер все тем же леденяще спокойным голосом. Лицо его по-прежнему покрывала смертельная бледность. Он напоминал ожившую восковую фигуру.
– Он сгорел? – Чак отказывался верить. – За его спиной толкались на лестнице, приглушенно звучали испуганные голоса. – Вы хотите сказать, что он сгорел?
Все молчали. И вдруг откуда-то сзади раздался пронзительный, истерический крик Патти Стрэн:
– Это он, он виноват! Все из-за него! Он мысленно поджег ресторан, как в той книжке «Кэрри» [32] . Убийца!..
Роджер повернулся на крик.
– Заткнитесь! – прорычал он.
32
Роман Стивена Кинга.
Патти разразилась судорожными рыданиями.
– Сгорел? – повторил Чак. Казалось, он спрашивал самого себя, словно проверяя, верное ли нашел слово.
– Роджер… – пролепетала Шелли. – Родж, милый!
Шепот на лестнице и в зале внизу разрастался, напоминая шуршанье листьев. Выключился стереопроигрыватель. Стали слышны отдельные фразы:
– Майк был там? А Шеннон? Точно? Я уже уходила, но позвонил Чак. Мама была здесь, когда этот тип вырубился. Меня, говорит, будто заживо похоронили, так что поезжай к Чатсвортам. Слушай, а Кейси был там? А Рэй? А Морин Онтелло? Бог мой, и она тоже? А…
Роджер медленно поднялся и повернулся к присутствующим.
– Я предлагаю, – сказал он, – отобрать наиболее трезвых – тех, кто способен вести машину, и всем отправиться в больницу. Им понадобятся доноры.
Джонни сидел как каменный. Ему показалось, что он никогда больше не сможет пошевелиться. За окном прокатился гром. И следом за ним из какой-то глубины донесся голос умирающей матери:
Исполни свой долг, Джон.
12 августа 1977 г.
Дорогой Джонни,
разыскать Вас оказалось проще простого – я иногда думаю, что в Америке за деньги можно найти кого угодно, а деньги у меня есть. Подобной прямотой я рискую вызвать Ваше неудовольствие, но мы с Чаком и Шелли слишком многим обязаны Вам, чтобы говорить недомолвками. Деньги могут купить почти все, но от молнии деньгами не откупишься. Пожарники нашли двенадцать мальчиков в туалете. Окно было забито гвоздями. Огонь туда не добрался, зато добрался дым, и все двенадцать задохнулись. Никак не выброшу это из головы, ведь среди них мог быть и Чак. Ну вот, я Вас опять «сцапал», как сказано в вашем письме. По известной причине я не оставлю вас в покое, и не проси?те. Во всяком случае, до тех пор, пока прилагаемый к письму чек не вернется ко мне с пометкой, что деньги Вы получили.
Вы наверняка обратите внимание, что новая сумма значительно меньше той, которую Вы отклонили месяц назад. Я связался с банком, где имеет расчетный счет известная Вам больница, и погасил вашу пресловутую задолженность. Теперь, Джонни, у Вас развязаны руки. Мне нетрудно было сделать это, и я это сделал с большим, добавлю, удовольствием.
Вы заявляете, что не можете взять эти деньги. А я Вам говорю: можете и возьмете. Возьмете, Джонни. Я выследил вас в Форт-Лодердейле и в другом месте тоже выслежу, даже если Вы переберетесь в Непал. Можете называть меня прилипчивой вошью, дело Ваше, а по-моему, я больше похож на Гончего Пса. Поймите, Джонни, у меня и в мыслях нет травить Вас. Помню, как Вы просили меня в тот день не жертвовать сыном. Я едва не пожертвовал. А другие? Восемьдесят один человек погиб, еще тридцать получили тяжелые увечья. Вспоминаю слова Чака – дескать, сообразим что-нибудь, на месте придумаем, – и мое праведное возмущение, возмущение глупца: «На это я не согласен. Исключено». А ведь я мог кое-что сделать. Вот что не дает мне покоя. Я мог дать этому мяснику Каррику три тысячи долларов, он рассчитался бы с официантами и закрыл ресторан на вечер. Это обошлось бы мне в тридцать семь долларов за каждую жизнь. Словом, поверьте, у меня и в мыслях нет травить Вас. Я сам себя так растравил – надолго хватит. Не на один год. Приходится платить за неверие в то, что лежит за пределами наших пяти чувств.
Получите деньги, и я оставлю Вас в покое. Вот мое условие. Можете переслать их в ЮНИСЕФ, или отдать сиротскому приюту, или просадить на ипподроме. Это меня не касается. Главное – получите их.
Жаль, что Вы так поспешно от нас уехали, но, в общем, я Вас понимаю. Надеюсь, скоро увидимся. Чак уезжает четвертого сентября на подготовительные курсы в Стовингтон.
Джонни, возьмите чек. Пожалуйста.
Будьте здоровы.
1 сентября 1977 г.
Дорогой Джонни,
неужели Вы думаете, что я отступлюсь? Пожалуйста, возьмите чек.
Всего доброго.
Роджер
10 сентября 1977 г.
Дорогой Джонни,
мы с Чарли ужасно обрадовались, что ты наконец отыскался. Приятно получить письмо, написанное прежним Джонни. Одно меня, сынок, сильно встревожило. Я позвонил Сэму Вейзаку и прочитал ему то место из твоего письма, где ты пишешь про участившиеся головные боли. Он советует тебе обратиться к врачу, и немедленно. Он опасается, как бы в поврежденном участке мозга не образовался тромб. Это очень меня беспокоит, и Сэма тоже. С тех пор как ты вышел из комы, у тебя нездоровый вид, а в последнюю нашу встречу в начале июня ты выглядел особенно усталым. Сэм мне этого не сказал, но ему, я знаю, больше всего хотелось, чтобы ты прилетел домой из своего Финикса и чтобы он понаблюдал за тобой. Теперь-то уж тебе грех жаловаться на безденежье!
Роджер Чатсворт дважды звонил нам, и я сообщил ему что мог. По-моему, он искренне говорит, что эти деньги не для успокоения совести и не в награду за спасение жизни его сына. Твоя мать скорее всего сказала бы: этот человек замаливает грехи единственным известным ему способом. Так или иначе, ты взял эти деньги, и, надеюсь, не только потому, что «хотел от него отвязаться». Для тебя, при твоем твердом характере, это не причина.
А теперь самое трудное. Прошу тебя, Джонни, возвращайся. Шумиха постепенно улеглась – ну да, я уже слышу, как ты говоришь: «Чушь собачья! После того, что случилось, она никогда не уляжется», – и в чем-то ты, вероятно, прав, но лишь отчасти. По телефону мистер Чатсворт сказал: «Объясните ему при случае, что после Нострадамуса ни один экстрасенс не потянет больше, чем на короткую сенсацию». Я очень беспокоюсь за тебя, сынок. Меня беспокоит, что ты казнишься из-за погибших, вместо того чтобы воздать самому себе за живых – за тех, кого ты спас, тех, кто был в тот вечер у Чатсвортов. Я беспокоюсь, и вообще ты мне нужен, Джонни. «Как не знаю кто», сказала бы наша бабушка. Поэтому приезжай поскорее, прошу тебя.
Папа
Р.S. Посылаю газетные вырезки о пожаре и о твоем участии в этой истории. Их собрала Чарли. Ты опасался, что «все, кто был тогда на лужайке, проболтаются газетчикам», и, видишь, не зря опасался. Возможно, эти вырезки только расстроят тебя. Тогда выброси их в корзину. Но Чарли подумала, а вдруг, прочтя их, ты скажешь: «Все могло быть гораздо хуже, совесть моя чиста». Надеюсь, так и будет.
29 сентября 1977 г.
Дорогой Джонни,
я взял Ваш адрес у папы. Как там Великая американская пустыня? Видали хоть одного краснокожего (ха-ха)? Ну вот я и в Стовингтоне, на подготовительных. Ничего, жить можно. Шестнадцать часов в сутки в твоем распоряжении. Я тут увлекся химией, хотя здешний курс повышенной трудности – это тьфу по сравнению с тем, чему нас учили в Дареме. Мне всегда казалось, что наш химик, старик Фарнем по прозвищу Храбрец, с большей радостью изготовлял бы какую-нибудь адскую смесь, от которой мир взлетит на воздух. По английскому в этот месяц мы читали три вещи Сэлинджера – «Над пропастью во ржи», «Фрэнни и Зуи» и «Выше стропила, плотники». Здорово он пишет. Преподаватель сказал, что он по-прежнему живет в Нью-Гэмпшире, только писать бросил. У меня это в голове не укладывается. Зачем бросать, когда все идет как по маслу? Ну да ладно. Меня тянут в футбольную команду, но я почувствовал вкус к соккеру [33] . Тренер считает, что соккер – это футбол для людей с головой, а футбол – футбол для дураков. Пока не пойму, прав он или это он от зависти.
Ничего, если я дам Ваш адрес кое-кому из тех, кто был на нашей вечеринке? Они хотят поблагодарить вас. В том числе мать Патти Стрэн – помните, та, что начала выступать, когда ее драгоценная доченька хлопнулась в обморок на лужайке. Сейчас вы сильно выросли в ее глазах. Кстати, у меня с Патти все кончено. Я ведь «совсем еще ребенок» (ха-ха!), где уж мне ухаживать, тем более на расстоянии – Патти, как вы могли догадаться, уезжает в Вассар [34] . А я тут успел познакомиться с одной куколкой.
Напишите, дружище, когда будет время. Отца послушать, так Вы совсем скисли, только с чего бы это, ведь Вы сделали что могли. Наверное, он не так понял, да, Джонни? Правда же, Вы не скисли? Пожалуйста, напишите, все ли в порядке, а то я беспокоюсь. Смех да и только – Альфред Ньюмен [35] беспокоится за вас! Но я, правда, беспокоюсь.
Когда будете писать, объясните, с чего это Холдена Колфилда все время тоска заедает? Ладно был бы он черный, а так-то что?
Чак
Р.S. Куколку зовут Стефания Уаймен, я уже приобщил ее к роману «Кто-то страшный к нам идет». Ей тоже нравится панк-рок, группа «Рамонес», послушайте их – вот кто дает жару.
33
Американская разновидность футбола.
34
Женский колледж в штате Нью-Йорк.
35
Вымышленный карикатурный персонаж, ставший эмблемой популярного в 60-е годы издания «Мэд мэгэзин» («Журнал для психов»).