Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Вот об этом и стоит подумать. – Герлоф внимательно посмотрел на Юлию. – Кому был выгоден туман в тот день? Кому…
– Могу я посмотреть? – прервала его Юлия.
Он пожал плечами, выдвинул ящик стола и достал завернутый в глянцевую бумагу предмет. Совсем крошечный, весит, наверное, несколько десятков грамм, не больше, успела подумать Юлия.
5
Герлоф возился со свертком, а она смотрела на его руки. Руки старика – морщинистые, в пигментных пятнах, мертвенно-голубые прожилки
– Тебе помочь?
– Нет… все нормально.
Ну что он так долго возится? А может, нарочно медлит?.. Наконец Герлоф отодвинул бумагу.
Сандалик лежал в прозрачном полиэтиленовом пакетике. Она не могла отвести от него глаз.
Не плакать, подумала она. Только не плакать. Всего-навсего сандалик. Но все равно, глаза защипало, и она сморгнула слезу. Черная каучуковая подошва, коричневые кожаные ремешки, пересохшие и потрескавшиеся. За столько лет…
Сандалик, маленький стертый сандалик…
– Не знаю, его ли это башмак. Насколько я помню, похож, но ведь может быть…
– Это его сандалик. Йенса, – глухо вымолвила Юлия.
– Нельзя быть чересчур уверенным. Чрезмерная уверенность – это плохо.
Юлия не ответила. О какой «чрезмерной» уверенности он говорит? Она знала точно. Вытерла слезы и осторожно подняла пакетик.
– Я положил его в пакет сразу, как прислали… Могут быть отпечатки пальцев и все такое.
– Да, я понимаю…
Это же так просто… Ты – мама. Ты надеваешь сандалики на своего маленького сына – поднимаешь с пола в прихожей, они же почти ничего не весят… садишься на корточки, а он держится за твою блузку и молчит… или лопочет что-то, а ты слушаешь вполуха, потому что надо заплатить по счетам, купить продукты, и муж неизвестно где…
– Я учила Йенса надевать сандалики самостоятельно. Это заняло все лето… – Она через силу улыбнулась, в первый раз за все время. – Все лето! Но к осени он уже справлялся сам… Потому-то и удрал в тот день. Сам надел сандалии. Зачем я его научила? Если бы он не умел…
– Не думай об этом. Ты сама знаешь, что это не так.
– Ты не понял… Я научила его надевать сандалии, чтобы самой это не делать. Время экономила…
– Ты не должна себе винить.
– Спасибо за совет… Вообще-то я занимаюсь этим уже двадцать лет.
Наступила гнетущая тишина. Юлия вдруг поняла, что белые детские косточки на каменистом берегу в Стенвике ушли в прошлое. Теперь она видела перед собой Йенса, своего сыночка, как тот, высунув язык от усердия, застегивает непослушными пальцами ускользающие ремешки.
– Кто нашел сандалик?
– Не знаю… Прислали по почте.
– От кого?
– Отправитель не указан. Пришел коричневый конверт, а что там на штемпеле, я так толком и не разобрал. Но, похоже, отправлен отсюда. С Эланда.
– И никакого письма?
– Ничего.
– И ты даже не предполагаешь, кто его послал?
– Нет, – сказал Герлоф, не глядя Юлии в глаза. Уставился на стол и замолчал. Догадывается, решила
Она вздохнула.
– Но есть и еще дела. – Герлоф почувствовал, что надо прервать молчание. «Есть еще дела». На большее его не хватило.
– Какие дела?
– Ну…
Герлоф растерянно поморгал и уставился на дочь. Забыл он, что ли, зачем ее вызвал? У Юлии тоже словно отшибло память. Она вдруг сообразила, что даже не поинтересовалась, как живется отцу, не посмотрела его комнату. Сандалик занимал все ее мысли. Только подержать в руке.
Она огляделась. Про себя отметила, где расположены кнопки вызова персонала, – как медсестра. А как дочь… как дочь она обнаружила, что отец перевез с дачи все памятные предметы. Три лакированные дощечки с названиями его парусных лайб… «Летящая по волнам», «Ветер» и «Нор» [3] . Дощечки были аккуратно прибиты над черно-белыми фотографиями судов. Капитанский сертификат в рамке под стеклом, украшенный несколькими печатями, в том числе сургучной. На книжной полке – судовые журналы в кожаных переплетах, а рядом – две крошечные модели парусников, каждая в своей бутылке.
3
Нор (Nore) – песчаная отмель в устье Темзы.
Прямо как в музее мореходства, подумала Юлия. Ни пылинки, все блестит. Она вдруг поняла, что завидует отцу, – он может жить здесь со своими воспоминаниями и не входить в контакт с внешним миром, где надо все время к чему-то стремиться, доказывать, что ты молод, умен и полон энергии. Он не должен ничего и никому доказывать.
На ночном столике – Библия в черном переплете и несколько баночек с лекарствами. Юлия покосилась на письменный стол.
– Ты даже не спросил, как я себя чувствую, Герлоф, – тихо сказала она.
Герлоф наклонил голову.
– А ты даже не назвала меня папой.
Молчание.
– И как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– По-прежнему работаешь в больнице?
– Да… – Она решила не говорить, что давно уже на больничном. Зачем ему это знать? – По дороге заехала в Стенвик, посмотрела на твой летний дом.
– Молодец. И как там?
– Как обычно. Заколочен.
– Стекла целы?
– Целы, целы. Там был один старик… Вернее, его там не было. Пришел, когда увидел, что я приехала.
– Наверное, Йон. Или Эрнст.
– Он представился как Эрнст Адольфссон. Вы же старые знакомые.
Герлоф кивнул:
– Скульптор. Старый каменотес. Вообще-то он из Смоланда, но…
– …но даже несмотря на то, что из Смоланда, хороший парень, – насмешливо подсказала Юлия. – Ты это хотел сказать?
– Он в Стенвике с незапамятных времен.
– Да… я вспомнила его. Знаешь, он бормотал что-то невнятное, про какую-то историю еще с времен войны… Какую войну он имел в виду? Вторую мировую?