Мертвая зыбь (др. перевод)

Теорин Юхан

И конкуренции-то тогда не было, а если и была, ее никто не замечал – все старались помогать друг другу. Герлоф прекрасно помнит декабрьскую ночь пятьдесят первого, когда на «Летящей» начался пожар. Лайба стояла на якоре в Энгшё. Загорелось льняное масло в трюме – Герлоф и его первый помощник Йон Хагман еле успели выбраться на палубу, прежде чем вспыхнул весь корабль. Плавать никто из них не умел, но рядом стояла на якоре лайба из Оскархамна, и она приняла их на борт. А «Летящая»… с «Летящей» ничего не оставалось делать, как обрубить якоря и пустить дрейфовать

факелом в ночи.

Для Герлофа это зрелище полыхающего во мраке корабля так и осталось символом эландского судоходства… хотя в те дни он так не думал. Надо было бы, конечно, тогда и завязать – морская коллегия никакой его вины в произошедшем не нашла, но он из чистого упрямства потратил страховые деньги на покупку моторной баржи и продолжал еще девять лет. «Нор». Его последняя баржа, самая красивая из всех, с великолепно выгнутой кормой и уютно тарахтящим керосиновым двигателем. Тух-тух-тух… Ему и сейчас, когда он засыпал, чудилось иногда его симпатичное ворчание. Но смазывать эту древнюю пыхтелку надо было каждый час.

В шестидесятом он принял окончательное решение – продал «Нор» и пошел работать в коммунальную контору в Боргхольме – началась иная, сидячая жизнь с письменным столом вместо капитанского мостика. Главное ее преимущество – он мог каждый вечер возвращаться домой, к Элле. Детские годы дочерей прошли мимо, а теперь он был с ними, видел, как они растут, превращаются в девушек. И когда младшая дочь, Юлия, забеременела в конце шестидесятых и родила, Герлофу было совершенно все равно, замужем она или нет. Он обожал малыша. Внука.

Йенс Герлоф Давидссон.

И наступил этот проклятый день.

Осень. Юлия готовилась к выпускному экзамену на курсах медсестер и могла почти все время проводить с сыном. Отец Йенса, Микаель, был где-то на континенте. Юлия оставила сына на Герлофа и Эллу и уехала в Кальмар – зачем, он не помнил, может, просто захотела прокатиться по новому мосту. После утреннего кофе Герлоф отправился в рыбацкую хижину – собирался завтра на зорьке поставить сети на камбалу, и надо было их разобрать. Йенс остался с бабушкой.

Сидя на пороге хижины, Герлоф видел, как с пролива поднимается туман. Со времен своего морячества он ни разу не видел такого густого тумана. Остров погрузился в молочный кисель, ему даже стало зябко, точно он стоял на палубе. За несколько минут мир стал неразличимым, ничего не было видно, кроме колеблющегося жемчужного марева.

Надо было бы пойти домой, к Элле и Йенсу. Но он остался на часок – не любил бросать работу на полпути.

Вот так оно и было. Но, поскольку он никуда не уходил из хижины, а со слухом у него тогда все было в порядке, он был уверен: в тот день Йенс не спускался к воде. Никто ему не верил, кроме разве что Юлии. Но он знал точно: Йенс к воде не спускался. Тогда бы Герлоф его услышал. Туман, конечно, приглушает звуки, но он бы услышал. Нет, Йенс не утонул, что бы там ни говорила полиция. И тельце его не утянуло на дно Кальмарского пролива.

Йенс пошел не к воде. Он пошел куда-то еще.

Герлоф подвинул

к себе свою толстую тетрадь и написал следующее:

Альвар – как море.

Да. В альваре, как в море, может произойти все что угодно. И никто не заметит, и никто никогда не узнает.

Он отложил ручку и закрыл книжку. Выдвинул ящик стола и посмотрел на пакет с сандаликом. Рядом лежала тонкая книга, она вышла всего несколько месяцев назад.

Воспоминания. Шестьдесят страниц воспоминаний под названием «Грузовое пароходство Мальма – 40 лет». Под названием – изображение корабля.

Эту книгу дал ему Эрнст, когда навещал его в последний раз пару недель назад.

– Может, найдешь чего, – сказал Эрнст. – Восемнадцатая страница.

И рассказал, что его удивило.

Он взял книгу и открыл. Внизу под текстом маленькая картинка, которую он уже много раз рассматривал.

Картинка старая. Изображен каменный пирс в маленькой гавани. На пирсе лежат штабеля длинных досок. Наискось видна корма небольшого грузового парусника, почти такого же, на каких ходил Герлоф. А рядом со штабелем досок – группа мужчин в фуражках и темной рабочей одежде.

Они смотрят прямо в объектив.

Герлоф глядит на них, а они глядят на него.

В дверь постучали.

– Вечерний кофе, Герлоф, – услышал он голос Буэль.

– Сейчас иду. – Он отодвинулся на стуле и с трудом, опираясь на столешницу, встал.

От этих парней трудно отвести глаза.

Никто из них не улыбается, и Герлоф не улыбается в ответ. После последнего разговора с Эрнстом он почти убежден, что один из этих парней причастен к исчезновению его внука Йенса.

Он только не знает, кто именно.

Герлоф со вздохом закрыл книгу и сунул назад в ящик. Взял палку и со вздохом пошел пить кофе.

7

Рассвет на Эланде начинается с ослепительно яркой полоски на горизонте, но в этот октябрьский день Юлии не пришлось его увидеть. Она просто-напросто проспала.

Все три окна в хижине были закрыты рулонными гардинами, когда-то темно-красными, но выцветшими под солнцем до бледно-розового цвета. И ровно в половине девятого соскочила защелка на окне рядом с кроватью – гардина взлетела вверх с грохотом, напоминающим удар грома.

Но Юлию разбудил не грохот. Она открыла глаза, потому что в лицо ей ударило яркое осеннее солнце. Она поморгала и подняла голову с теплой подушки. Увидела колышущуюся под ветром по-осеннему желтую траву и вспомнила, где она. Ветер, прозрачный воздух.

Стенвик.

Она опять поморгала, и голова ее вновь упала в теплые объятия подушки. Ей всегда было трудно вставать, с детства. А теперь тоже трудно, но по другой причине: вот уже двадцать лет ничто так ее не привлекало, как забвение сна. Депрессия загоняла ее в сон, она спала намного больше, чем полагалось бы в ее возрасте. А особенно трудно было вставать по утрам. Тем более если для этого не было никакой разумной причины.