Мертвая зыбь (др. перевод)

Теорин Юхан

В неверном свете свечи она приняла важное решение: сегодня никакого вина. И никаких снотворных. Она должна бороться со своим горем. Оно везде, не только в Стенвике. Стоит ей встретить юношу на улице, она чувствует укол тоски.

Взгляд ее упал на маленькую записную книжку на постели. Лена же дала ей мобильный телефон, вспомнила она. Юлия полистала книжку, нашла нужный номер и набрала.

Телефон работал. Два сигнала, третий. Четвертый…

– Алло!

Сонный мужской голос.

Она посмотрела на часы – половина одиннадцатого, будний день, так что позвонила

она поздновато. Но что сделано, то сделано.

– Микаель?

– Да.

– Это Юлия.

– Юлия? Привет, Юлия.

Странно, удивления в голосе нет. Только усталость. Она попыталась представить, как сейчас выглядит Микаель, и не представила.

– Я на Эланде. В Стенвике.

– Вот как? А я в Копенгагене, как обычно. Уже спал.

– Я знаю, что поздно. Извини. Хотела только рассказать, что появился новый след.

– След?

– Я насчет Йенса. Нашего сына.

Он помолчал.

– След, значит…

– Так что я приехала сюда. Думала, тебя тоже надо поставить в известность. Не то чтобы что-то очень уж важное, но все же, может быть…

– Как ты себя чувствуешь, Юлия?

– Хорошо… я дам тебе знать, если что-то важное…

– Конечно. Смотри-ка, у тебя сохранился мой номер. Но лучше звонить пораньше.

– Договорились, – быстро сказала она.

– Пока.

Микаель положил трубку. Юлия некоторое время, ни о чем не думая, смотрела на молчащий телефон. Вот так. Телефон работает. Проверка прошла успешно, только абонент выбран неправильно. Надо было позвонить кому-то еще.

Микаель очень быстро преодолел шок после пропажи Йенса. Он, как и многие, был уверен, что мальчик пошел к воде и утонул. Иногда она ненавидела его за эту убежденность, а иногда судорожно завидовала.

Прошло несколько минут. Юлия погасила свечу, выключила свет и легла в постель – не раздеваясь, в джинсах и свитере. И чуть ли не в ту же минуту тучи, весь вечер кочевавшие в небе, разразились, наконец, проливным дождем.

Дождь начался сразу, без подготовки. Дробный стук струй по железной крыше… Юлия лежала в темноте и прислушивалась к журчанию ручейков, где-то совсем рядом. Страха не было – отцовская хижина пережила за свой век столько штормов и столько ветров, что и на этот раз ей ничего не грозит. Она закрыла глаза и тут же уснула.

И не услышала, как дождь через полчаса прекратился так же внезапно, как и начался.

Не услышала шагов в каменоломне.

Она не слышала ничего.

Она спала.

Эланд, май 1943 года

Раньше у Нильса были только берег и Стенвик, а теперь он полноправный хозяин альвара, со всех сторон подступающего к поселку. Когда матери не нужна помощь в доме или саду, он бродит по окрестностям – широким шагом, с рюкзаком за спиной и дробовиком в руке.

Зайцы обычно до последнего прячутся в кустах, и только когда уж совершенно уверены, что обнаружены, срываются с места и удирают огромными, а для их размера просто гигантскими прыжками. Тут уж вопрос, насколько быстро успеешь прижать к плечу приклад. Поэтому Нильс всегда настороже.

Он на охоте.

Дом и альвар. Это его мир. После инцидента с Ласс-Яном несколько лет назад мать запретила ему появляться в каменоломне. Никто не хотел иметь с ним дела. Собственно, Нильс и сам туда не рвался. Прощения он не попросил. Единственное, что его раздражало, – мать выплатила Ласс-Яну жалованье за несколько недель, пока заживали сломанные пальцы.

Черт бы его подрал. Сам во всем виноват.

У Нильса тоже осталась память об этой драке: два сломанных пальца на левой руке. Он отказался идти к врачу, поэтому кости срослись плохо, пальцы почти не сгибались. Большое дело – он же не левша, и с ружьем управляется прекрасно.

Люди в поселке его избегают, но и это его мало трогает. Несколько раз он встречал Майю Нюман на улице, она поглядывала на него, но, как и остальные, не здоровалась и не заговаривала. Глаза у нее, конечно, красивые – большие, голубые… подумаешь. Обойдемся и без нее.

Мать подарила ему двустволку «хускварна», и этого общества ему вполне достаточно. Всех подстреленных зайцев он отдавал ей, так что незачем покупать мясо задорого у жадных односельчан.

На горизонте маячит силуэт марнесской церкви, но Нильсу никакие ориентиры не нужны. В лабиринте длинных каменных изгородей, среди валунов, кустов и бесконечных степных просторов он чувствует себя как дома.

Справа, чуть впереди, – небольшой, сложенный из камней курган. Это память – когда-то, за много веков до рождения Нильса, в незапамятные, в общем, времена, какой-то сумасшедший пастух убил здесь то ли пастора, то ли епископа. Люди до сих пор кладут камешки на могилу, курган растет со временем… Нильс камней не кладет, но курган ему нравится – здесь очень удобно присесть и поесть.

Самое время посмотреть, что там у него в рюкзаке. Он идет к кургану, откидывает в сторону несколько камней и садится поудобнее с рюкзаком на коленях.

Два бутерброда с сыром, два – с колбасой. Запотевшая бутылочка молока. Это дала ему мать. И коньяк в плоской жестяной фляжке – это он уж сам позаботился, отлил из бутылки, которую мать припрятала в дальнем углу нижнего ящика буфета.

Нильс отвинтил крышку, сделал большой глоток коньяка, закрыл глаза и с наслаждением прислушался к горячей волне, пошедшей от глотки по всему телу. Открыл пакет с бутербродами.

Он ест и пьет, не открывая глаз. И думает неизвестно о чем.

Почему не известно? Очень даже известно. Например, об охоте. Пока не удалось подстрелить ни одного зайца, но весь день впереди.

О войне. Война по-прежнему заполняет все выпуски новостей. Не успеешь включить радио – война, война, война…

На Швецию пока никто не напал, хотя летом сорок первого три немецких морских охотника подорвались на минах к югу от Эланда. Больше ста гитлеровских солдат утонули или погибли в разлившемся горящем мазуте. А на следующее лето почти все жители острова были убеждены, что теперь-то войны не миновать – немецкий бомбардировщик по какой-то причине сбросил свой груз в лесу неподалеку от руин боргхольмского замка. Оказалось, по ошибке.