Мёртвое море памяти
Шрифт:
В тот вечер я пришел домой и долго листал уже прочитанные книги, чтобы как-нибудь отвлечь себя, но ничего не получалось, чувства властвовали. В каждой книге я находил ту самую страницу, которая напоминала мне о двадцати двух минутах, которые мы прожили с Анной в разных мирах, о целой жизни в разных мирах, где не было ни одного верно понятого слова. Ни одна мысль не нашла созвучия и бесследно исчезла, как вымарывается из бездарной симфонии единственная верная нота.
Той ночью я видел во сне пустой морской берег, над беспокойной водой кружили чёрные птицы, они то и дело проваливались под воду, и спустя секунду выныривали с добычей в блестящих изогнутых клювах. Я сидел на холодном камне и ждал корабля, который должен был забрать меня из этого забытого
Страница 50
Город дождей
Я приехал в хмурый, пасмурный, несколько заброшенный город. Дожди, казалось, непрерывно лились на его крыши. Когда, выйдя из поезда, я впервые зашагал через привокзальную площадь в поисках жилья, мокрый асфальт блестел, и в дрожащих лужах блекло отражалось серое небо. Когда я покидал город, густые тучи мрачно провожали меня раскатами грома. Такая погода была сродни моим мыслям, и я полюбил этот город, – на время.
Лишь однажды, проснувшись ранним утром, я не услышал, как бегут по железному подоконнику быстрые капли. Тишина застала меня врасплох. Отодвинув лёгкие шторы, я выглянул в окно. За окном была кромешная пустота. Туман.
Я любил туман. Любил идти по незримой дороге, которая обрывается в неизвестность в нескольких метрах впереди, а люди проходят мимо неясными силуэтами, и ничего, ничего впереди… Я быстро оделся и вышел в поле, и туман принял меня в свою мягкую пустоту. Постояв пару минут на перекрестке тропинок, я зашагал по траве: из четырех направлений я выбрал его отсутствие. Неподалеку шуршала трава под шагами неизвестного прохожего, на мгновение появилась собака, улыбнулась мне вытянутой мордой, и тут же пропала.
Туман понемногу отпустил город на свободу, прояснились контуры крыш, перспектива улиц обрела потерянную глубину. Но моя жизнь так и осталась туманом. Жизнь каждого осталась туманом…
Сегодня ты злишься от того, что встал не с той ноги, а завтра ты бьешь кулаками в стену, разбивая руки, потому что тебя предали те, в кого ты больше всего верил. Сегодня ты напиваешься до полусмерти, потому что устал от ритма жизни, а завтра ты делаешь это потому, что оказался не способен прыгнуть выше головы и стать тем, кем всегда хотел быть. Сегодня ты всем сердцем любишь человека, а завтра жалеешь, что когда-то его узнал. Сегодня ты ждёшь автобуса, а завтра – чуда. Сегодня ты ищешь момент, чтобы поговорить по душам, а завтра ты ищешь предлог, чтобы ничего о себе не рассказывать. Сегодня ты откладываешь всё на завтра, потому что тебе лень, а завтра ты откладываешь всё на послезавтра, потому что не можешь встать с кровати. Кружится, нестерпимо болит голова. Сегодня ты боишься потерять работу, но уже завтра ты рискуешь утратить нечто большее. Сегодня ты говоришь, что терпеть не можешь хирургов, а завтра ты ложишься под нож и молишься, чтобы этот самый хирург спас твою жалкую жизнь. Чужие пальцы ныряют в твои внутренности, хирург разрезает скальпелем тело, чтобы спасти его для нескольких дней жизни, которые неизбежно будут потрачены на ничтожные, повседневные мелочи.
Вчера ты верил в Бога, сегодня – в себя, а завтра? Завтра не существует. Только туман, за которым скрываются целые города, за которым разверзаются пропасти, за которым нет ничего…
В такой же туманный день я покидал университет, который некоторое время удерживал мой интерес трагическими судьбами «проклятых поэтов», пустой болтовней одногруппников и новыми мыслями, которые порой рождались в голове после
Чужой город, который не стал своим за все потерянное в нем время, тяготил меня, как карманы, набитые камнями. Он превратился в пространство без смысла, обрывающееся вокзалом, – этим желанным многолюдным зданием с большими окнами, эффектно отражающими солнечный свет, с широкой аркой, ведущей к поездам, я называл её триумфальной, хотя это был просто грузный, невзрачный свод. Последнее время я проводил в пустых утренних кинозалах или вечно безлюдных библиотеках, лишь бы не видеть всего, что меня окружало на самом деле.
От этого я быстро устал и однажды просто забрал документы, без эмоций выслушал нотацию преподавателя и не спеша вышел в туман. Я попрощался с однокурсниками, нехотя выключив музыку в плеере, тем, кто стоял слишком далеко, я просто махнул рукой и через мгновение уже шел прочь, чувствуя лишь легкость. Я погружался в туман, который сомкнулся за моей спиной, как смыкаются воды над головой утопленника.
На следующий день я вернулся в свой город, казалось бы, навсегда. Несколько дней я был счастлив одним только уютом привычного пространства, но чувство дома, которое поначалу распространилось на весь город, быстро сократилось до улицы, на которой я жил, затем сжалось до размеров комнаты, и вскоре вовсе сошло на нет. Всё пошло по-прежнему.
Чтобы занять себя делом, я устроился на работу в журнал, писать я всегда умел. Но это занятие не приносило радости, только ощущение, что я постоянно растрачиваю себя в никуда, тщетно надеясь услышать понимающее эхо.
Моя жизнь – моя ограниченная жизнь – укладывалась выверенной математической функцией в бездумный день и короткий вечер, мягко роняющий меня в спасительную бездну сна. Так могло продолжаться вечно, если бы однажды я не остановил часы, если бы не решил исчезнуть, если бы не увидел, как разбивают стекла руки, не чувствующие боли, если бы…
Теперь моя жизнь превратилась в круговорот незнакомых лиц. Я стою – упоенный суетой – и вокруг меня возвышается многолюдный, беспросветный вокзал моей жизни, откуда каждый всего лишь спешит на свой поезд. Люди доверяют мне свои тайны, но это так мало стоит, когда вся жизнь – лишь вокзал. Они не доверяют, нет – это неверное слово – они отдают мне свой груз, как если бы перед ними был бездонный ящик, колодец, куда можно выбросить всё, что придает жизни тяжесть. Бездонным ящиком способен быть даже глухонемой. Я никогда не преувеличивал своей роли. Я не хотел им помогать, я не был психологом, утешителем, советником, – я был наблюдателем и слушателем.
Чужие голоса смешались в моей голове. Я топил вечера в коробках красного вина, я каждый вечер заново планировал свою дальнейшую жизнь с непринужденной гениальностью великого стратега. А после засыпал крепким и тяжелым сном, чтобы проснуться ранним утром с пересохшим горлом и начать невоплощать свои планы в жизнь.
Страница 51
Смерть художника, нарисованная акварелью
Порой я думал, что все мои планы изначально были обречены на невоплощение. Мои мечты так часто не сбывались на моих глазах. Я помню, как, высунув голову в открытое окно автомобиля, ехал с родителями на фестиваль воздушных шаров. Мне говорили, что я тоже смогу полетать, и всю дорогу я грезил наяву предвкушением полета, ветер трепал мои волосы и я чувствовал себя навеки свободным от любых запретов, канонов, условностей. Но в воздушном шаре не нашлось для меня места. Пустите, пустите же меня, – плакал я. Но мне отвечали, что мест больше нет, что безопасность превыше всего. И я бежал по полю и, подняв глаза к небу, сквозь слезы разочарования смотрел, как высоко взлетает моя мечта. Взлетает без меня, сбываясь у кого-то другого.