Мертвое озеро
Шрифт:
– - Если ты любишь меня, то я попрошу одного доказательства.
– - Я всё готова сделать для тебя!
– - отвечала Люба таким голосом, что Павел Сергеич с жаром поцеловал ее.
– - Тебе одной, кажется, суждено сделать из меня порядочного человека, -- сказал он.-- Да, одно твое слово, сказанное таким голосом, выше самых пылких уверений других женщин. Я уеду спокойно, что никто другой не отымет тебя у меня.
– - Ты всегда знал, что я никого больше не полюблю. Скажи, чего же ты хочешь -- какого доказательства?
– -
– - странным голосом сказал Тавровский, так, что она вздрогнула. Он продолжал: -- Ты слишком добра и наивна, ты не видишь того, что другая на твоем месте давно бы отгадала.
– - Что такое? Я тебя не понимаю!
– - с удивлением спросила Люба.
– - Впрочем, распространяться я не хочу: боюсь тебя обидеть.
– - Как это обидеть меня?
– - Да, есть вещи, которые должны всякую порядочную женщину возмутить. Я умолчу обо всем и попрошу только одного как доказательства твоей любви,-- именно: удалить от себя как можно скорее молочного твоего брата.
Люба побледнела и, вырвавшись из рук Павла Сергеича, смотрела на него с ужасом.
– - Ты испугалась, кажется, моей просьбы; но другая бы давно сама его выгнала,-- обидчиво заметил Павел Сергеич.
– - Как! выгнать его? за что? Я уж и так много обидела его, выгнав его сестру,-- с упреком сказала Люба.
– - Всё равно: если бы ты не сделала этого, я бы не позволил ей быть при тебе!
– - запальчиво сказал Павел Сергеич и продолжал горячась: -- Да знаешь ли, как дерзка она была?..
Он замялся: ему не хотелось раскрывать Любе глаза на многие вещи,-- может быть, из страха, чтоб она не разгадала его характера. И с большею кротостию Тавровский продолжал:
– - Я должен сказать тебе теперь, чтоб успокоить твою совесть. Она… она просто влюбилась и страшно ревновала…
– - В кого?
– - перебила Люба.
– - В меня… и ревновала тебя!
– - отвечал Павел Сергеич и прибавил: -- Значит, ты тут ни в чем не виновата.
– - Она любила…-- как бы рассуждая сама с собой, говорила Люба и с грустью прибавила, взглянув в глаза Тавровскому: -- Бедная Стеша!
– - Так ты еще жалеешь ее?
– - с заметною досадою спросил Тавровский.
– - А ты? разве тебе не жаль ее? ты говоришь, она тебя любила?
– - как бы с ужасом спросила Люба.
– - Друг мой! ты слишком наивна. Дерзкая любовь какой-нибудь цыганки…
Люба глядела такими глазами на Павла Сергеич", что он сконфузился и, не окончив фразы, начал другую:
– - Впрочем, оставим ее в покое; она далеко от тебя. Я прошу тебя удалить и ее брата.
– - За что же… и его?
– - холодно спросила Люба.
– - Положись на мою опытность и любовь к тебе: если я прошу этого, значит, так надо.
– - Нет, я этого не сделаю,-- подумав, отвечала решительно Люба.
Павел Сергеич в негодовании вскочил с своего места и, как бы не помня сам себя, смеялся, пожимал плечами, повторяя с гневом:
– -
– - Он мне брат!
– - с упреком заметила Люба.
– - Всё же он лакей для других! Да этот дикарь забил себе в голову… разве ты не видишь, что он любит тебя не…
– - Да, я знаю, он очень любит меня!
– - с уверенностью перебила его Люба.
Тавровский пожал плечами и, смотря на Любу как бы с сожалением, сказал:
– - Ты для меня загадка! такая наивность, мне кажется, уже слишком странна в девушке. Знаешь ли, что я потому требую его удаления…
– - Почему?
– - быстро спросила Люба.
– - Он… влюблен в тебя,-- с отвращением произнес Павел Сергеич.
Люба смутилась страшно, но потом тотчас же засмеялась.
– - Так ты мне не веришь?
– - обидчиво спросил Тавровский.
– - Мы с ним играли вместе: вот как он меня любит.
Павел Сергеич так был увлечен досадою, что долго и подробно раскрывал перед Любой все мелочи ревнующей любви. С трудом и не скоро он мог убедить наивную девушку в необходимости удаления цыгана и в таких красках описал последствия, если он останется, что Люба дрожала вся. Она дала слово своему жениху, что цыган будет удален к его приезду.
Для Любы столько новых чувств раскрылось, что прощание с женихом совершилось скоро и не было ей тягостно,-- она спешила остаться одна.
Проводив своего жениха до леса, Люба воротилась и села на то же место, где они сидели вместе. Устремив глаза, влажные от слез, на гладкую поверхность озера, она долго оставалась в этом положении. Глазам ее беспрерывно являлись три лица: Стеша в слезах и лохмотьях, ее брат с угрожающим лицом и Павел Сергеич -- с какой-то красивой женщиной. Эти лица как бы выходили из озера и снова исчезали в нем. Люба припомнила всё до малейшей подробности: свою встречу с Павлом Сергеичем, их знакомство, последний разговор, даже взгляд, брошенный на нее Тавровским, когда они простились. Она так была погружена в раздумье, что не заметила курчавой головы, выглядывавшей из высокой травы невдалеке от нее, и не слышала едва заметного шелеста, как будто кто полз в траве.
Когда стало садиться солнце, Люба, позлащенная им, отвела усталые глаза от озера, устремила их на солнце и снова впала в прежнюю задумчивость. Грусть разлита была в каждой черте ее лица, и слезы струились по бледным щекам.
Шорох в лесу заставил Любу вскочить на ноги; радость вдруг озарила ее лицо, даже жилы забились на ее висках: она глядела в лес, в котором показалась фигура цыгана.
Тяжело вздохнув, Люба молча пошла к лодке; цыган последовал за ней. Лодка отчалила. Цыган греб; Люба смотрела пристально на него.