Мертвое ущелье (Логово)
Шрифт:
Худощавый, невзрачный и тщедушный, дед Елисей был неутомим. Его седая бороденка и густые длинные брови покрывались инеем и ярко белели под мохнатыми краями старой желтовато-серой шапки-ушанки, когда он, нахлестывая мерина Руслана, катил на своих санях по снежной лесной дороге.
Партизаны нередко перехватывали обозы, едущие с продовольствием из деревень в город. Это были обычно двое-трое саней, а летом — подвод с охраной из пяти-семи немцев или полицаев. По настоянию деда однажды ограбили и его. Самому ему наставили синяков и связали, немцу, который ехал с ним, дали сбежать. На этот раз дедова упряжь была одна.
Партизаны не всегда забирали лошадей с санями. Так и в случае с дедом были взяты только продукты, и через пару километров он подобрал на дороге перетрусившего немца. Связанный дед, почмокав языком, дал команду лошади двигаться, и та шла шагом, когда из кустов ее и увидел сбежавший немец. Он прыгнул в сани, пустил ее вскачь, а потом на ходу развязал старика.
Теперь дед Елисей был уже как бы обстрелянный партизанами служащий полиции, и немцы стали ему немного доверять. Даже выдали карабин, который он все равно прятал в санях под сеном. И, пожалуй, правильно делал, потому что в лесу и в городском подполье всего три человека знали, что он — связной отряда: командир Топорков, комиссар отряда и руководитель верховского подполья. Еще Хохлов знал. Но он знал почти все самые секретные тайны, как начальник разведки. ¦
Дед жил одиноко, изба его стояла на отшибе, на самом краю деревни. Давно умерла его старуха, еще до войны, и он много лет бедовал один. Держал козу, кур, копался в огороде. Кур немцы переловили еще в сорок первом, а козу не тронули. Один фриц ее подоил, немцы посмотрели на её бородатую морду, на козью бороду деда, посмеялись и ушли. А коза Манька была деду Елисею единственной в доме живой божьей душой и слушательницей его ворчания. Кроме, конечно, Руслана. Но тот сопутствовал ему, как говорят, на службе и принадлежал полицаям, а не деду, хотя до войны был колхозным. Другое дело — Манька. Она была доподлинно дедовой козой, его поила молоком, перед ним трясла своей бородой, почти такой же, как у самого деда, терпеливо и внимательно выслушивала его ворчание и иногда его же и бодала, но очень редко, когда бывала не в духе.
Оружия в доме он не держал, если не считать того самого полицейского карабина да четырех гранат — «лимонок», которые он зарыл во дворе у самого забора. Неглубоко, присыпал песком слоем в два пальца, а сейчас тайник покоился еще и под полуметровой толщей снега. Но дед и не собирался пользоваться этими гранатами. Он считал, что умом и хитростью и своими партизанскими рейсами он может навредить врагам гораздо больше, чем скромным своим оружием. А гранаты схоронил так, на самый черный случай.
Так дед и был связным, пока не проявил собственную неожиданную инициативу.
Связь с отрядным подпольем осуществлялась так: приезжал на своих санях дед Елисей в лес за хворостом на растопку, ставил Руслана с упряжью возле дерева в назначенный час и шел себе собирать дровишки — сушняк и хворост. А в это время подходил к саням человек и вкладывал в тайник записку, предварительно вынув оттуда послание из городского подполья. Тайничок был устроен в одном из задних копыльев — стоек полозьев. В деревянном брусе правой стойки прорезана ложбинка, узкая и глубокая, в которую быстро и легко можно всунуть сложенную вдвое бумажку.
Та же операция повторялась в городе. Тексты записок шифровали, но не настоящим шифром, используемым для радиограмм,
Отправляясь в дорогу, туда и обратно, дед всегда смотрел, заменена ли записка, аккуратно проверял продукты, если их вез. Он теперь чаще ездил один, без охраны, ему доверяли.
И вот однажды, возвращаясь домой, везя записку из города, дед Елисей увидел на дороге забуксовавшую легковую машину и еще более глубоко засевший в снегу грузовик с охраной. Деда остановили стрельбой вверх подбежавшие солдаты, проверили его полицейское удостоверение. Старший из них сказал: «Гут!» И на ломаном русском языке объяснил, чтобы дед быстро ехал в деревню, до которой оставалось километра три, и передал приказ всем солдатам и полицаям — бегом спешить сюда, взяв еще и лошадей, чтобы вытащить тяжелый грузовик.
— Это очшень фажно и срошно! — добавил немец.
И дед поспешил. Только не в деревню, а в лес, в условное место, к дереву. Вскоре он уже был на месте, но прежде чем отойти от саней, извлек из тайника записку и карандашом дописал без всякого кода: «Петрович, поспеши! У тройной росстани на Марковку стоит легковушка с важным немцем и охрана десять солдат».
Топорков, конечно, понял, что приписка — работа деда. Случай использовали. Командир отправил верхом с полсотни партизан, и через два часа в лагерь привели толстого и насмерть перепуганного тылового полковника.
Допрос шел через переводчика — Хохлова (до войны он был студентом факультета иностранных языков и специализировался на немецком), и командир вскоре выяснил, что тыловик прибыл в Верховск, чтобы подготовить транспорт, место размещения и рассчитать тыловое обеспечение: продовольственные и обозно-вещевые потребности на две пехотные дивизии. Когда они прибудут, немец не знал, но что прибудут, знал точно. У него было предписание: не позднее чем через две недели все должно быть готово для переброски и размещения в Верховске тылового обеспечения этих дивизий. Толстый немец так старался, что вспомнил даже случайные сведения, которые слышал в штабах перед отправкой сюда, и одно из таких сообщений показалось Топоркову и комиссару отряда важным, и даже очень. Полковник сказал, что несколько дней назад в Берлине, выдавая ему предписание, его знакомый оберет из главного штаба сухопутных войск намекнул ему, что в Верховске, куда он едет, скоро будет безопаснее, чем в Берлине, потому что там ликвидируют и партизан, и подполье, туда выезжает один очень хороший специалист по этим делам.
Сам характер сообщения, уверенность, с какой все это было сказано тыловику, заставляли серьезно задуматься. Если это правда — а оба они, комиссар и командир, поверили толстому оберсту,— то против них и подполья затевалось смертельное дело. Пленному полковнику не было смысла выдумывать. Он был старый и нездоровый, он очень хотел спасти свою жизнь. Болезненные и слабые особенно сильно цепляются за жизнь, когда она оказывается под угрозой. И сообщение пленного немца выглядело убедительным и весьма тревожным.