Мертвые не умеют смеяться

Лещенко Владимир

А тем временем наверху истекли последние минуты жизни Лениных товарищей…

Первым умер Станислав – к нему сзади неторопливо подошел один из полицейских – уже сильно немолодой, седой как лунь, с лицом, изуродованным старым осколочным шрамом. Сдернул резким движением модную кепку, и коротко хакнув, с силой обрушил на темя приклад АКМС. С пробитым черепом единственный сын хозяйки модных бутиков «Весна-М», вырастившей его без мужа – погибшего в афганских горах в день его рождения летчика, рухнул на асфальт ничком.

Следующим был Антон Неверов – но назначенный

ему в киллеры десантник не имел такого навыка в убийствах, и некоторое время беспомощно топтался рядом, то примеривая приклад к затылку что-то бормочущего о пощаде парня, то кладя руку на висевший на поясе штык-нож.

– Памоч, сынок? – недобро осклабился чеченец, обтирая приклад кепкой.

И тогда, торопливо помотав головой, ефрейтор Добрынин выдернул клинок из ножен, и перерезал горло жертве, замаравшись слегка в крови.

– Пссщщ, – передернул омоновец плечами, – и было непонятно, одобряет ли он такую лихость, или напротив – недоволен нечисто сделанной работой.

Оставался последний – Андрей, хозяин злосчастного лескуса, полумертвый от страха.

Но доставшийся в палачи Антону младший сержант-контрактник, тоже никак не мог исполнить дело. Заносил над помертвевшим парнем приклад и снова бессильно опускал. Мужик за тридцать успел повоевать на Кавказе, но убивать вот так, безоружных, ему еще не приходилось.

– Товарищ лейтенант! – отчаянно обернулся он к командиру. – Может, ну его! Кому он разболтает?

– Да, да! – зачастил Антон, ухватившись за спасительную соломинку, как утопающий. – Я никому ничего не скажу. Я вообще ничего не видел!..

– Слюнтяй!.. – с отвращением бросил майор и непонятно было, к кому это относилось: к неумелому палачу или к трясущейся от смертного ужаса жертве. – Помоги ему! – толкнул он в спину Аржанова.

Тот все так же равнодушно ухмыльнулся, подошел к стоящему на коленях парню и, мимоходом отпихнув плечом контрактника, нагнулся к жертве, покровительственно потрепав ее по залитой слезами щеке.

– Ничего не умеете, – процедил он с акцентом. – Только по домам шарить, да баб е…

Он обошел трясущегося в рыданиях парня, ласково положил ему руку на голову, потрепав по коротким волосам, как собаку по холке. Считавшему себя спасенным Антону и невдомек было, что свободной правой рукой, горец вынул из ножен тускло отсвечивающий в ночном свете нож…

Не верил в близкую смерть он даже тогда, когда холодное лезвие бережно коснулось горла. Слишком уж теплой и твердой была рука, лежащая на макушке. Совсем как отцовская в детстве…

И нож – настоящий непальский «кукри» неведомыми – и наверное неправедными – путями попавший на пояс бывшего боевика и в самом деле вновь скользнул в ножны.

Рывок, хруст, тьма в остановившихся голубых глазах… Полицейский лениво отпихнул труп со свернутой шеей.

– Вот как нужно, «сапог», – презрительно бросил он, отталкивая недвижное тело. – Это ж человек, а не баран…

А потом вразвалку пошел к плачущим навзрыд девушкам.

– Поживешь еще, – с издевательской ухмылкой бросил омоновец,

за волосы поднимая на ноги Нину – блондиночки всегда нравились ему больше брюнеток, даже явно крашеные.

А к ним уже спешило полдюжины бородатых, похохатывающих бойцов…

Элеонора почти не понимала о чем идет речь, и даже не боялась – на это не хватало сил. Дикая боль внизу живота перекрывала все. «Сволочи, сволочи, сволочи…» – твердила она про себя, вспоминая Лену, безжизненно падающую в черную пропасть.

Черт, как жалко ребят… И Ленку жалко – убили как собаку… И зачем она потащила ее на этот проклятый Новый Год?.. Ничего: только бы ее саму не убили. А там – что бы не было. Отмоемся, отплюемся, вылечимся, если что – видывали и не такое… Только бы выжить и тогда ублюдки ответят и за Ленку, и за Борьку, и за эту ее боль… За все… Только выжить. Выжить любой ценой…

Чьи-то бесцеремонные руки в холодных перчатках схватили ее за воротник шиншилового свингера и поволокли куда-то по скользкому асфальту…

И лишь когда уже в кунге с нее сорвали дорогое платье, разодрав грубыми руками тысячедолларовый шелк, когда совсем близко она увидела обычные человеческие лица, казавшиеся ей отвратительнее звериных оскалов, не злые даже, а просто довольные, лишь тогда сквозь боль и ужас поняла Элеонора Львовна Климова, что значат выражения: «Пожалеть, что родился на свет», и «завидовать мертвому». Потому что минуту спустя завидовала всеми силами убитой подружке Лене Гореловой, которой уже все равно теперь, и которая ничего уже не увидит из того, что еще предстоит увидеть и пережить перед неизбежной смертью ее подругам…

И в самом деле Лена была счастливее: она уже не видела, как один из убийц пытается снегом оттереть окровавленные руки и лицо. Как другие, весело хохоча сдирают с мертвых скрюченных пальцев Антона и Бориса дорогие перстни и потрошат подобранный на полу автомобиля чей-то бумажник, шарят по карманам трупов…

Как младший лейтенант в сизом камуфляже, отходивший «до ветру» и не участвовавший в «деле», потребовал разделить добычу «по-братски», и убийцы устроили тут же, прямо над еще неостывшими телами своих жертв склоку с матерной бранью, едва не переросшую в мордобой.

Как разгар ее из под сидения выскочила собачка Нины, напуганная всем случившимся до полной потери своего собачьего рассудка и помчалась прочь. Как головорезы с хохотом кинулись ее ловить, и бегали как дети, пока здоровяк Акбар Тахиров, устав от всего этого цирка, не раздавил крошечного той-терьера сапожищем.

Как ограбленные трупы отволокли к кювету и небрежно побросали вниз, прямо на нее, а после – принялись отмечать конец грязной работы дорогим шампанским и ликером, найденными в салоне и сетовать, что другие развлекаются с девками, а у них всего одна – и та мертвая. После этого несколько омоновцев сели в машину, но двигатель не запустился. Они не знали, что рачительный Торопцев – старший установил в купленном сыну «лексусе» дополнительную систему защиты, электронный ключ от которой лежал у убитого хозяина в кармане брюк.