Мёртвый город
Шрифт:
Патрульные хихикали и оживлённо обменивались впечатлениями. Особенно старался злыдень, «диверсант-засранец» в его исполнении прозвучало, наверное, раз десять.
Потом я долго мял пару листков бумаги и между делом легко и непринуждённо спрятал в снег своё удостоверение и схему маршрута.
Всё упаковано в целлофан, место приметное. Когда всё кончится, вернусь и заберу.
Хм… Не думаю, что кому-то придёт в голову ковыряться здесь в ближайшие пару дней, атмосфера и экология данного квадратного метра отнюдь не способствуют изыскательским работам.
По завершении
– Тебя не с крысятины ли пронесло? – озабоченно спросил командир.
Я его озабоченность понял правильно. Нет, это вовсе не сочувствие, а беспокойство о собственной безопасности. Я слышал, что кое-где горожане едят крыс, но меня и моих близких это миновало. У нас просто их не было, этих крыс, они всё больше в продуктовых точках, в магазинах да на складах, а все эти места принадлежат либо ДНД, либо «куркам». У нас ведь, простите за подробности, даже продуктовых помоек в привычном смысле этого слова не осталось. Съедают всё, что можно съесть, даже картофельную шелуху, так что все помойки тщательно исследованы и на сто процентов состоят из несъедобного мусора. Не резон крысам жить нынче среди голодных граждан, они всё больше льнут к сильным мира сего.
– Нет, крыс не ел, – успокоил я командира. – И вообще я здоров, ни желтухи, ни «дизеля», слава Богу. Просто соседи давеча салом угостили, поэтому, наверное, и скрутило. Непривычная пища.
– Ну-ну…
Во дворе комендатуры под навесом из зимней масксети стояли два вездехода и трактор с прицепом.
Увидев вездеходы, я вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
Вряд ли Хозяева здесь из-за меня. Я слишком мелкая и никому не интересная фигура, сейчас все по горло заняты охотой на беспилотник, так что мне в принципе без разницы, есть тут вездеход или нет.
Судя по вывеске возле входной двери, до Хаоса в здании комендатуры размещалось ЖЭУ № 5.
Парный пост на крыльце, обложенном мешками с песком, образующими некое подобие бруствера с открытыми сверху бойницами, несколько антенн на крыше – вот, собственно, и всё, иных признаков, свидетельствующих о том, что это главное военно-административное учреждение района, я не заметил.
Все стёкла были целы, никто не удосужился укрепить окна кроватными сетками, следы от пуль на стенах отсутствовали. Напрашивался вполне очевидный вывод: комендатуру никто не штурмовал, не бросали в окна гранаты и даже не обстреляли ни разу.
Это хорошо. Значит, они здесь непуганые и, вполне может быть, не шибко злые. Можно надеяться, что мой вопрос решится бескровно и с минимальными потерями.
За углом умиротворяюще урчал дизель, а когда мы вошли в тамбур, я увидел лестницу в подвал и там, внизу, как позабытый признак утраченной цивилизованности – горящую электрическую лампочку, забранную в обрешеченный плафон.
В подвал мы спускаться не стали (и слава Богу, с некоторых пор я недолюбливаю подвалы), прошли сразу в коридор, а там лампочки не горели, вполне хватало света из окон.
Командир патруля зашёл в кабинет, на двери которого висела табличка с надписью
Пахло табаком и сырой овчиной, было тихо. Очевидно, регламент работы данного учреждения не предполагает наличие посетителей, которые могли бы праздно торчать тут в ожидании своей очереди, разгуливать по коридору и сидеть на скамейках. Это может не значить ровным счётом ничего, и в то же время… Вполне может быть так, что «посетители» находятся этажом ниже, в далёких от комфорта условиях и торчат там вовсе не праздно, а ожидают своей участи. В свете того, что сейчас я как раз выступаю в роли «посетителя», очень надеюсь, что это не так и у меня просто хорошо развитое воображение.
– Ну всё, пит здесь тебе, диверсант, – не замедлил подтвердить мои домыслы злыдень-рукосуй. – Комендант у нас лютый. Ой, лютый… Он с тебя три шкуры сдерёт. А потом тебя пустят в расход. Если мы ещё не уйдём на маршрут, я лично попрошусь в расстрельную команду, чтоб тебя шлёпнуть.
– Лёха, ты чего такой злой? – Ага, я помню, как командир обращался к рукосую. – Ты про принцип Талиона слышал?
– Не понял, что за принцип? – досадливо нахмурился рукосуй, которому почему-то не понравилось, что я обратился к нему по имени.
– Если в двух словах, то «око за око». Или «как аукнется, так и откликнется».
– Не понял… Ты что, угрожаешь мне?!
– Да Боже упаси! Я разве в том положении, чтобы угрожать? Просто напомнил, что есть законы человеческого общежития. Не нами придуманные. И люди по ним живут тысячелетиями, независимо от режимов и диктатур, которые меняются как перчатки.
– Так ты мне всё-таки угрожаешь! – Рукосуй отпихнул патрульного, стоящего рядом со мной, и больно ткнул стволом карабина мне в лоб. – Запомни, падла, я тебя лично расстреляю! Ты понял?! Он ещё тут свой рот будет разевать…
Да, наверное, лучше было промолчать. Как минимум одного врага я тут уже приобрёл, причём считай что на ровном месте, без уважительных причин.
– Всё, всё, ты самый крутой, я молчу.
– В смысле «самый крутой»? Ты чё, падла, прикалываешься так? Да я тебя…
Тут в коридор весьма своевременно вышел командир. Он одёрнул распоясавшегося рукосуя, забрал у патрульных моё оружие, и мы вместе с ним зашли в кабинет.
Комендант не показался мне лютым.
Выглядел он основательным и домовитым и больше всего походил как раз на начальника ЖЭУ. Как будто бы и не менял работу, а просто распорядился прицепить модные вывески в унисон с текущим моментом.
А ещё он был взрослый. В патруле сплошь молодежь до тридцати лет, а коменданту хорошо за пятьдесят.
В общем, как увидел я его, сразу от сердца отлегло. А то ведь встревожился в коридоре, когда злыдень стал стращать глупыми посулами, что называется, «повёлся».
В кабинете было тепло и накурено. У окна стояла добротная заводская буржуйка (не то что привычная для большинства квартир самоделка из чего попало) с выведенной в форточку трубой. На буржуйке исходил паром чайник.