Мертвый мир - Живые люди

Гилл Полина

– Ну, у меня была только мать, - я пожала плечами, словно говоря, что так бывает.
– Порой мне казалось, что у нас идеальные отношения: она позволяет мне делать все что угодно, доверяя, иногда указывая на ошибки, но со временем я поняла, что это было не доверие, не слишком много свободы, это было безразличие. Моей матери стало все равно, в какой-то степени. Я была ее единственной семьей, и меня не существовало одновременно. Я как бы однажды стала никем, никто не обращал на меня внимания. Словно я воздух.

– Итак, тебя просто не замечали, никто?- удивляясь, будто не представляя, что такое возможно, Лили уже в который раз отложила очередную заостренную палку

в сторону. Вместе с ее вопросом я поняла, как долго заблуждалась, путалась и металась. Я словно задала себе этот вопрос вместе с женщиной, теперь ища ответа. И он нашелся, я знала его давно, но не хотела этого признавать.

Я помотала головой, тяжело выдыхая:

– Был один… Он поднес зонт, когда я упала и распласталась в грязной луже со своими тетрадями и книгами, тонущими в холодной дождевой воде, прямо как мои надежды в то время. Я рыдала, ревела как маленькая девчонка, слезы так и скатывались по щекам. Но стоило ему раскрыть рот, искренне улыбаясь, как все улетучилось из моей головы: «Мне нравится твое грустное лицо и голубые глаза, потому что они как небо». И я влюбилась в него. Влюбилась из-за одной лишь фразы. И этого было достаточно.

– И кто же это был? – словно понимая мои чувства, кивая так, будто той плаксой под дожем была не я, а она сама, спрашивает Лили, совершенно забывая о палках и ножах. Ей действительно интересно, а мне больно. Боль преследует меня, но я не могу себе позволить расстаться с ней. Я боюсь, что она уйдет, и я превращусь в кого-то другого, в какого-нибудь беспечного и счастливого идиота. Я не хочу страдать, но и терять связь с родной болью не хочу.

– Парень, который подарил мне эту толстовку, - я почти усмехнулась, понимая, что призналась себе в этом. Призналась и даже не жалею.- Я обманывала себя постоянно, говоря, что не помню, кому она принадлежала когда-то. Но внутренний голос всегда смеялся, говоря, что я – дура.

– Я и не думала, что эта толстовка так важна, - словно видя теперь в этой бардовой вещице нечто большее, будто это вовсе не предмет одежды, а какая-то реликвия, что-то бесценное, немного тихо проговорила Лили, продолжая изучать каждую затяжку или пятнышко грязи. – Теперь понятно, почему ты не вылезешь из нее даже в жару.

– Она очень дорога мне, - даже не зная, о чем теперь думать, не зная, как смириться с тем, что все теперь стало однозначным и не имеет какой-то… Я не знала, что происходит в моей голове, попросту запуталась, все перемешалось. – Как и этот нож…

– Тоже подарок? – теперь видя в принадлежащих мне вещах и во мне самой какое-то иное определение, словно я поменялась для Лили, когда сумела открыться, женщина старалась изучить все новое и непонятное, найти то, чего, возможно, не существует.

– Вроде того… - вспоминая человека, который всунул мне его в руки, говоря, что я должна быть тихой, чтобы выжить, я еле заметно кивнула, вертя лезвие в руках, наблюдая за бликами солнца, что отражал металл. Где же вы?

– Послушай, никто ведь не знает о тебе ничего, кроме меня и Вэл, да?
– я кивнула, подтверждая, что они обе знают немного измененную историю моего существования. – Как ты с этим живешь? Я имею в виду, люди на станции не знают о тебе ничего, что ты делала до прихода к нам, но доверяют тебе, почему вообще так происходит? Мы убивали тех, кто был неугодным, незнакомым, бросали многих на дороге, но тебя просто приняли, почему?

– Именно потому, что не знаете обо мне ничего, как и о Билле. – мои слова словно дали Лили причину для размышлений, она словно только что осознала еще одну важнейшую вещь, которая переворачивала все вверх

ногами.

– Иногда я чувствую себя дурой, - понимая, что Билл, да и я словно закрытые книги, о которых судят лишь по обложке, которые закрыты на тысячи замков и ремешков, тяжело выдыхая, призналась женщина.

– Я тоже.

***

Я сидела и просто смотрела на фотографию семьи Джина. Я даже не изучала, не замечала черт счастливых лиц, я просто смотрела, будто взгляд проходил сквозь изображение. Фотография моей матери сменяла предыдущую, а мне хотелось сжечь все это. Я забавлялась с зажигалкой, что одолжила у Вэл, то поднося ближе к краю рисунка, то относя подальше. Мне действительно хотелось сжечь все это, хотелось, но я не могла, просто убирая огонь в сторону. Не могла.

Со спины, чуть шоркая ногами по бетонному полу, ко мне подошла Марта, чьи волосы отросли еще больше, теперь прикрывая уродливые последствия аварии. Без слов девушка просто опустилась рядом, смотря то на мертвецов вдалеке, а, может, на зеленый лес, то на винтовку, что лежала совсем рядом для внезапных проблем. Для их устранения.

Она молчала какое-то время, вероятно, дожидаясь от меня какого-то вопроса, позволяющего определить причину ее появления здесь, но я не была против неожиданных напарников. Посидев так еще какое-то время, Хокинз протянула мне запачканный конверт, даже не смотря на него.

Окинув предмет взглядом, словно сканируя глазами, стараясь узнать содержимое, я освободила Марту от легкого груза в виде сложенного и склеенного листа. Раскрывая конверт, я почти удрученно выдохнула, понимая, что внутри тоже лежит фотография. Доставая изображение, я показала его девушке со шрамом, что сидела рядом, а после прочитала небольшое «письмо» с обратной стороны:

«Празднуем восемнадцатилетие Дарлин! Ура!»- писала явно Брина Честертон, а цель ее была показать, что в Холвудс намного веселее. Бывшая одноклассница словно пыталась что-то доказать мне этой фотографией и одинокой строчкой с обратной стороны. Выдыхая, я посмотрела на довольные лица Митча, Зака, самой Брины и Дарлин. Там были и другие люди, приглашенные на небольшую вечеринку, вообще, там была почти целая группа супермаркета, но в кадр попали далеко не все.

– Почему ты продолжаешь так над собой издеваться? – заставляя меня отвлечься, чуть ли не подпрыгивая при этом, позвала Марта, а я непонимающим взглядом уставилась на темноволосую девушку.

– Ты о чем? – не находя в глазах Хокинз ожидаемого ответа, стараясь совместить полученную фотографию и ее слова, я ответила встречным вопросом. Марта смотрела на меня какое-то время, будто пытаясь понять, действительно ли я не понимаю, а после тяжело выдохнула.

– В Холвудс твоя подруга, возможно, самая близкая, но ты продолжаешь сидеть на станции, прячась на вершинах в полном одиночестве, зачем? – намекая на мои частые пропажи посреди ночи, когда я выходила просто, чтобы поблуждать под ночным небом, иногда повышая голос, иногда почти шепча, спрашивала собеседница, искренне не понимая.

– Она ведь тоже не переехала сюда: там важные для нее люди, здесь важные для меня, - пожимая плечами, повторяя то, что когда-то сказала и Вэл, я понимала, что все это отговорки. – И у меня, и у Дарлин есть цепи. Цепи привязанности и долг, который мы не смогли оплатить. Каждый в этом мире перед кем-то в долгу, а я не люблю это чувство. Самое хреновое то, что я чувствую себя обязанной Джеймсу, потому что он спас Джоунс.

– Я не понимаю, - помотав отрицательно головой, не находя в моих словах какого-то смысла, неуверенно ответила Марта. – Вернее, не совсем понимаю.