Мертвый среди живых
Шрифт:
Глава 17
Многие сегодня ночью испытывают страх.
Например, доктор Артур Бирнбаум, директор школы Натана Хейла, один из тех, кто опасается выйти из дома.
«Это был худший день в моей жизни, — думает он. — Хуже, чем когда рухнула лестница. Хуже, чем когда мне пришлось говорить речь на похоронах. И этот день начался, когда в школе появились те два детектива».
Сейчас без четверти двенадцать, и телекомпания «Фокс» следит, как Уэнделл Най ведет обратный отсчет времени, а Бирнбаум смотрит из окна
Бирнбаум возносит свое испуганное желание как мантру. «Иди не ко мне, иди к кому-нибудь другому».
Из дальней спальни шестикомнатной квартиры зовет жена:
— Арти, ты идешь гулять с Дудлсом?
Бирнбаум слышит тихое поскуливание и, бросив взгляд вниз, видит десятилетнего бульдога, который уставился на него, задрав голову. Дудлса всегда выводят в одиннадцать. Выводят в это время уже десять лет — этот собачий возраст равен семидесяти годам человека. Ковыляющий, но дисциплинированный Дудлс явно испытывает физический дискомфорт, дрожит и подергивается и явно не понимает, почему хозяин не хватает поводок с пластиковым пакетиком и не кричит весело: «Порядок, фанаты!» — это знак того, что в Риверсайд-парке скоро появится еще одна кучка и лужи.
— Дорогой, ты скоро? — напоминает Эмми. — Он сейчас сделает на ковер!
В кухне раздается телефонный звонок, и голова Бирнбаума дергается в ту сторону.
«Пусть ошибутся номером. Пусть обратятся с ходатайством. Но пусть это будет не тот, о ком я думаю. Только не ты», — молится он.
Телефон замолкает.
А по телевизору Лу Мостаззио, молодой диктор «Последних новостей» компании «Фокс», заявляет со своей обычной ослепительной улыбкой: «Самый главный вопрос — кто же четвертая жертва и сможет ли полиция остановить этого безумного учителя раньше, чем он совершит еще одно убийство?»
Вторая ведущая, Шейла Чан, кивает с натренированным беспокойством: «Бригада нашей телекомпании будет следить за этой историей до самого конца».
«Я не знал, что причастен», — думает Артур Бирнбаум, словно это оправдывает все его дела, хотя он отлично понимает, что это не так.
— Дорогой, если ты не выведешь его, придется идти мне, — говорит Эмми Бирнбаум, расхаживая по комнате босиком, в ночной рубашке и пурпурном халатике. — Что с тобой? У тебя больной вид.
— По-моему, это из-за тунца, что был на ужин.
— Бедняжка! Я выведу Дудлса.
— Нет! — Он никогда не простил бы себе, если бы Уэнделл причинил вред его возлюбленной Эмми. «Тогда все ошибки навсегда останутся неисправленными», — с грустью признается себе Бирнбаум.
Вууу!
Все его демоны, кажутся, собираются сегодня ночью, словно они ждали, когда долги сойдутся воедино и будет подведен итог. Теперь ему слышится их вой в грозовых раскатах грома или даже в звонке вновь ожившего телефона.
— Тебе звонят, — говорит Эмми
— Алло? — Но Бирнбаум прекрасно знает, кто это. По крайней мере Эмми не слышит — она стоит у окна и смотрит на молнии и дождь.
Он вздрагивает, когда знакомый голос спрашивает:
— Дружбан, ты собираешься на прогулку со своим гребаным псом или нет?
— Я хотел выйти после «Новостей».
— Хочешь сказать, что прячешься в надежде, что он появится где-то в другом месте? Хочешь, чтобы я рассказал Эмми?
— Нет! Мы же договорились.
— Тогда, амиго, немедленно тащи свою задницу на дождь!
— Сейчас спущусь, — шепчет Бирнбаум, и от его покорности тот окаянный голос становится спокойнее. Сперва угостил Артура Бирнбаума кнутом, а потом — пряником.
— Артур, я же говорил тебе — мы здесь, мы следим. Если он придет, мы тебя защитим. Поверь мне, это не единственное место, где он может появиться. Ничего не случится, и ты пойдешь спать.
— Я не вижу тебя внизу.
В голосе слышится удивление.
— Ты что же, хочешь, чтобы я стоял посреди Риверсайд-драйв с табличкой на шее: «Я здесь, Уэнделл»?
Отбой.
Бирнбаум чувствует, как ноги делаются ватными, и с ним что-нибудь произойдет, если он двинется.
Когда он кладет трубку на рычаг, сзади подходит Эмми и крепко обнимает. Она так близко, что он чувствует запах ее «Афродезии», волнующий его даже спустя семнадцать лет.
— Кто же это был в такой час?
— Новый учитель математики, — лжет Бирнбаум.
Кондиционер включен, но освещение в доме неяркое, а какое-то желтоватое, в свете уличных фонарей дождь идет стеной, и струи барабанят в окна Бирнбаума.
Бирнбаум смотрит на изнемогающего пса и слышит свой голос: «О'кей, фанаты». Обрубок хвоста начинает дергаться, а правое ухо Дудлса, которое еще может двигаться, чуть приподнимается.
Надевая летний дождевик, Бирнбаум молится Богу: «Пожалуйста, помоги. Если поможешь, обещаю, что это было в последний раз».
Вууу!
Бирнбаум достает зонтик из шкафчика в прихожей, с трудом веря, что и вправду идет на улицу. Человек и пес выходят в холл и смотрят, как дуга кабеля лифта поднимается к шестнадцатому этажу, где Бирнбаум живет с детства. Он получил эту квартиру в наследство от отца. Они с собакой гуляли в Риверсайд-парке все годы — и криминальные, и спокойные. Предшественниками Дудлса были лабрадор Нутси и корки по кличке Джек Рассел.
— Не торопи его, милый. Дай сделать дела! — кричит Эмми из холла, когда кабина лифта оказывается на их этаже.
Эмми — несмотря на страх, который Бирнбаум чувствует, — даже теперь хороша для него, все еще сексуальна в свои сорок три настолько, что мужчины обращают на нее внимание, когда она делает покупки в Фэрвее, а некоторые даже пытаются кадрить ее, когда она идет с подругами слушать Моцарта в Линкольн-центр. Но Эмми — верная, любящая жена и хорошая мать сыну, который сейчас в Чоате.