Мерзость
Шрифт:
— Наперегонки! — кричит Жан-Клод и выпрыгивает на поверхность снега, начинающую покрываться настом. — Оставайся на месте, Бабу… Берегись, Джейк!
Жан-Клод скользит быстрее и вскоре уже пытается меня обогнать. Черт бы побрал этих гидов Шамони! Мы несемся вниз, огибая немногочисленные камни у основания склона, и Же-Ка пересекает воображаемую линию финиша футов на 15 впереди меня.
— Я тоже! — кричит маленький шерпа, выходит из глубоких следов на снежный наст, заводит за спину длинный ледоруб, словно руль, и начинает скользить вниз, подражая
— Нет, не надо! — кричит Жан-Клод, но уже поздно. Бабу быстро скользит по склону и смеется, словно безумный.
Затем он слишком сильно нажимает на острый клюв своего ледоруба — распространенная ошибка новичка при таком способе спуска, поскольку ледоруб должен лишь слегка касаться снега. Клюв глубоко погружается в снег, Бабу дергается, резко поворачивается, и вот он уже лежит на спине, широко раскинув руки, и несется вниз, набирая скорость; из рюкзака сыплются его личные вещи. Тем не менее смеется он еще громче.
— Цепляйся! — кричу я, приложив руки ко рту, чтобы усилить звук. — Цепляйся, Бабу!
Он потерял ледоруб, но руки у него остались, а если он снимет рукавицы, то сможет погрузить обтянутые перчатками пальцы в снег, чтобы уменьшить скорость спуска. Мы обучали всех шерпов технике самозадержания, причем не раз.
Но распластанное на снегу тело Бабу разворачивается — голова сначала оказывается вверху, а затем внизу, а пятки хлопают по снежному насту. Приближаясь к нам, он смеется все громче.
В пятнадцати футах от основания склона Бабу подпрыгивает на невидимом снежном трамплине.
— Ой-ой! — кричит он по-английски, взлетая в воздух футов на восемь, по-прежнему головой вперед.
Со странным звуком шерпа врезается головой в нечто похожее на большую белую подушку из снега, и смех умолкает. Его тело поворачивается еще три раза и останавливается футах в 30 от нас, и мы с Же-Ка бежим к неожиданно умолкшему шерпе, оставляя глубокие следы на снегу. Я молюсь, чтобы у него просто перехватило дыхание от удара о землю.
Потом мы замечаем продолговатое красное пятно на белом снегу. «Подушка» из снега, о которую головой ударился Бабу, оказалась камнем.
Вторник, 12 мая 1925 года
Бабу был без сознания, когда вчера вечером, в понедельник, мы эвакуировали его из третьего лагеря. Остальные вышли из палаток на наши крики — сначала привлеченные смехом, потом призывами о помощи, — и все мы опустились на колени вокруг распростертого на спине Бабу Риты.
Реджи бросила один-единственный взгляд на ссадину и расползающийся синяк на виске шерпы, сунула аптечку Дикону, подозвала двух шерпов и, раздавая указания по-непальски, вернулась вместе с ними к палаткам, чтобы соорудить носилки из запасного брезента и шестов. Дикон склонился над Бабу и осторожно приподнял его кровоточащую голову. Потом быстро приложил два марлевых тампона к ранам на черепе, закрепил повязкой, отрезал бинт перочинным ножом и быстрыми, уверенными движениями завязал узлы.
— С ним все будет в порядке? —
— Травмы головы — вещь непредсказуемая, — ответил Дикон. Он осторожно приподнимал плечи Бабу, прощупывая его короткую шею и позвоночник, до самой поясницы. — Похоже, позвоночник цел. Его можно передвигать. Самое лучшее, что мы можем сделать, — как можно быстрее доставить Бабу в базовый лагерь к доктору Пасангу.
— Это на самом деле безопасно? — спросил Же-Ка. Он как-то рассказывал мне, что гидов Шамони учили не передвигать раненого при подозрении на серьезную травму позвоночника или шеи.
Дикон кивнул.
— Насколько я могу судить по внешнему виду, шея у него не сломана. Позвоночник в порядке. Думаю, опаснее оставлять его тут на ночь, чем перемещать.
Реджи и Нийма Тсеринг вернулись с импровизированными носилками — сложенный вдвое брезент был крепко привязан к двум шестифутовым шестам.
— Нужны люди, чтобы отнести его вниз, — сказал Дикон. — Думаю, шестеро. Четверо несут, двое на смену.
— Я понесу, — в один голос заявляем мы с Жан-Клодом. Нас мучает чувство вины.
Дикон снова кивнул.
— Пемба, Дорджей, Тенцинг, Нийма — вы четверо идете вниз вместе с сахибами.
Реджи быстро перевела указание трем шерпам, которые не говорили по-английски. Я видел, что от палаток она также принесла два фонаря и два комплекта головных ламп. Она ждала, пока мы склонимся над бесчувственным Бабу и — на счет три, с бесконечной осторожностью — переложим его со снега на импровизированные носилки.
На снегу осталось красное пятно, а повязка на голове Бабу уже пропиталась кровью.
Реджи молча передала лампы Пембе и Дорджею, а головные лампы — Же-Ка и мне.
— Тейбир! — окликнула она самого высокого из окруживших нас шерпов. Я вспомнил, что Тейбир Норгей говорит по-английски. — Ты идешь вперед как можно быстрее. Скажи всем во втором и в первом лагере, что нам потребуются добровольцы, когда мы дойдем до каждого лагеря. Но не теряй там времени — торопись прямо в базовый лагерь и попроси доктора Пасанга подняться и встретить носилки по пути. Опиши доктору Пасангу раны Бабу Риты и расскажи, как он их получил. Там, у большой палатки, есть третий фонарь — возьми его по дороге.
Тейбир кивнул и побежал по снежному склону, на бегу схватил фонарь, выскочил на занесенную снегом морену рядом с лагерем и через несколько минут исчез за ледяными пирамидами на тропе через ледник.
Жан-Клод взял левый шест спереди, а я — правый сзади. Нийма Тсеринг схватил правый передний, а Тенцинг Ботиа — левый задний, рядом со мной. На счет три мы подняли носилки на уровень пояса. Такое впечатление, что Бабу Рита ничего не весит.
— Мы тоже спустимся, как только все подготовим здесь и в третьем лагере для завтрашних рейсов с грузом, — сказал Дикон. — Передайте доктору Пасангу, что я приведу всех в первый или базовый лагерь.