Мерзость
Шрифт:
— Почему вы так уверены? — спрашивает Дикон рассудительным, заинтересованным тоном. Он по-прежнему постукивает по нижней губе чубуком трубки.
— Ветер, — непререкаемым тоном выносит приговор Зигль. — Холод и ветер. Он был просто непереносим на вершине гребня прямо над пятым лагерем, где я их встретил. Попытка двигаться дальше, рядом с шестым лагерем, на высоте больше восьми тысяч метров, по открытому Северо-Восточному гребню или по отвесной стене была бы равносильна самоубийству. Шанса дойти так далеко у них не было, герр Дикон. Ни одного шанса.
— Вы с большим
Зигль в ответ только усмехается. Потом смотрит на меня.
— Что вы там разглядываете, молодой человек?
— Красные флаги на той стене в отгороженном веревками углу, — признаюсь я, указывая за спину Зиглю. — И символ в белом круге на красных флагах.
Зигль пристально смотрит на меня, но его голубые глаза холодны, как лед.
— Вы знаете, что это за символ, герр Джейкоб Перри из Америки?
— Да. — В Гарварде я довольно долго изучал санскрит и культуру долины Инда. — Этот символ происходит из Индии, Тибета и некоторых других индуистских, буддистских и джайнских культур и означает «пожелание удачи», а иногда «гармонию». Кажется, на санскрите он называется свасти. Мне рассказывали, что его можно увидеть во всех древних храмах Индии.
Теперь Зигль смотрит на меня так, словно я смеюсь над ним или над чем-то, что для него священно. Дикон раскуривает трубку и поднимает на меня взгляд, но не произносит ни слова.
— В сегодняшней Deutschland, — наконец говорит Зигль, едва шевеля тонкими губами, — это свастика. — Он произносит это слово по буквам, специально для меня. — Славный символ NSDAP — Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei — Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Она, а также человек на тех фотографиях будут спасением Германии.
У меня хорошее зрение, но я не могу разглядеть «человека на тех фотографиях». На стене под красными флагами в отгороженном углу висят две рамки с довольно маленькими снимками, а прямо в углу, футах в шести от пола, — еще один свернутый красный флаг. Мне кажется, что этот флаг такой же, как те два, которые висят на стене.
— Идем, — командует Бруно Зигль.
Все немцы, включая Гесса и бритоголового мужчину рядом с Зиглем на противоположной стороне стола, а также Бахнер, все альпинисты с нашей стороны и Дикон, продолжающий попыхивать трубкой, — встают и направляются в угол зала вслед за мной и Зиглем.
Веревка, отгораживающая этот мемориальный угол — он похож на импровизированное святилище, — оказывается обычной альпинистской веревкой толщиной в полдюйма, покрытой золотистой краской и подвешенной на двух маленьких столбиках, похожих на те, на которых метрдотели вешают бархатный шнур, перекрывая вход в шикарные рестораны.
На обеих фотографиях присутствует один и тот же человек, и я вынужден предположить, что именно он — а также эта социалистическая партия со свастикой на флаге — является «спасением Германии». На снимке, висящем под
На снимке слева тот же человек стоит в дверях — я понимаю, что в дверях этого зала, — с двумя другими. Эти двое в какой-то униформе военного образца, а человек с усиками, как у Чарли Чаплина, одет в мешковатый гражданский костюм. Он самый низкорослый и явно самый невзрачный из трех мужчин, позирующих перед камерой.
— Адольф Гитлер, — произносит Бруно Зигль и пристально смотрит на меня, ожидая реакции.
Я теряюсь. Кажется, мне уже приходилось слышать это имя в связи с беспорядками здесь, в Германии, в ноябре 1924 года, которые не произвели на меня особого впечатления. Очевидно, он какой-то коммунистический лидер в этой национал-социалистической рабочей партии.
За моей спиной раздается голос великого альпиниста Карла Бахнера:
— Der Mann, den wir nicht antasten liessen.
Я смотрю на Зигля в ожидании перевода, но немецкий альпинист молчит.
— Человек, которого невозможно опорочить, — переводит Дикон. Трубку он теперь держит в руке.
Я замечаю, что красный флаг с белым кругом и свастикой на полотнище изодран — словно прошит пулями — и испачкан кровью, если засохшие бурые пятна действительно кровь. Я протягиваю руку к флагу, намереваясь задать вопрос.
Бритоголовый мускулистый человек, молча сидевший рядом с Зиглем на протяжении всего разговора, молниеносным движением отбивает мою руку вниз и в сторону, чтобы я не притронулся к изодранной ткани.
Потрясенный, я опускаю руку и вопросительно смотрю на разъяренного громилу.
— Это Blutfahne — Знамя Крови, — священное для последователей Адольфа Гитлера и Nationalsozialismus, — говорит Бруно Зигль. — К нему запрещено прикасаться неарийцам. И Auslander. [30]
30
Иностранец (нем.).
Дикон не переводит, но я по контексту догадываюсь о значении этого слова.
— Это кровь? — ошеломленно спрашиваю я. Все, что я делал, говорил или чувствовал в этот вечер, кажется мне глупым. И я умираю от голода.
Зигль кивает.
— С резни девятого ноября прошлого года, когда полиция Мюнхена открыла по нам огонь. Флаг принадлежал Пятому штурмовому отряду СА, а кровь на нем — это кровь нашего товарища, убитого полицией мученика Андреаса Бауридля, который упал на флаг.
— Неудачный «Пивной путч», — объясняет мне Дикон. — Начался в этом самом зале, если я правильно помню.