Мерзость
Шрифт:
— Пасанг… и все?
— Пасанг… Сирдар.
Я подхожу ближе и протягиваю руку.
— Рад встрече, Пасанг Сирдар.
Высокий мужчина не шевелится, а лишь слегка перемещает зонт, чтобы немного прикрыть меня от потоков воды.
— Нет, нет, Джейк. — Дикону приходится почти кричать, чтобы я мог услышать его сквозь шум дождя. — Сирдар означает нечто вроде «главного». Он начальник носильщиков. Очевидно, пока он для нас просто Пасанг. — Дикон снова поворачивается к высокому мужчине. — Пасанг… вы… можете… доставить это? — Дикон указывает на груду накрытых брезентом ящиков, которые мы
— Это не проблема, мистер Дикон, — отвечает Пасанг на превосходном английском с оксбриджским акцентом. Густой и низкий голос звучит не менее аристократично, чем у Дикона, — а может, и более. — Потребуется не больше пяти минут.
Он передает мне зонт, выходит под дождь и что-то кричит на хинди и бенгали дюжине носильщиков, сгорбившихся под струями воды. Они бросаются к ящикам и быстро перетаскивают их под тенты грузовиков. Каким-то образом — я не понимаю, как это вышло, но Же-Ка примостился на моем левом колене, боком прижимаясь к пассажирской дверце, — мы умудряемся втиснуться в кабину первого грузовика, вместе с Пасангом, который садится за руль. Я ничего не вижу — ни впереди, ни по бокам, ни сзади; машина подпрыгивает, раскачивается и скрежещет на невидимых поворотах, петляя по крутой и кажущейся бесконечной горной дороге. Как бы ни выглядел Дарджилинг, этим вечером я его не увижу.
На протяжении всего пути ни один из нас четверых не произнес ни слова.
Я ожидал, что отель «Эверест» окажется старинным каменным зданием, зажатым среди других каменных зданий — серых, серых, серых. Однако мы остановились у хорошо освещенного и красивого трехэтажного особняка в викторианском стиле, примостившегося на склоне холма. Отель, наверное, соответствовал представлению американцев о «старом Лондоне» — фронтоны, балки, башенки, снова фронтоны, изящный портик с кирпичной подъездной дорожкой и елизаветинскими колоннами, одинокая зубчатая башенка справа от главного входа, палисадник с белой гравийной дорожкой, маленькие лиственные деревья (совсем не похожие на громадные гигантские баньяны с несколькими стволами, мимо которых мы проезжали, когда наш крошечный поезд взбирался в гору) вдоль фасада гостиницы и изящные высокие пинии позади здания.
Когда мы подходим к дверям отеля, дождь внезапно прекращается — словно кто-то закрыл кран. Из-за быстро бегущих облаков выглядывает луна, освещая заснеженные вершины высоких гор на севере, востоке и западе от отеля.
— Мы же не настолько близко к Гималаям, правда? — спрашиваю я, когда мы втроем отступаем от здания и козырька над крыльцом, чтобы взглянуть на то, что должно быть облаками, а не горными вершинами. Не настолько близкими к Дарджилингу.
— Это лунный свет отражается от снега и льда, — говорит Жан-Клод. — Горные пики и хребты.
Несмотря на поздний час, к нам через холл поспешили четверо красиво одетых посыльных, которые теперь заносят внутрь наши личные вещи — несколько чемоданов, но по большей части рюкзаки и вещмешки. Дикон настаивает, чтобы мы вместе с Пасангом и носильщиками
— Полагаю, один из нас должен остаться здесь и присматривать за… — начинает Дикон и тут же умолкает.
Когда наши ящики проверены и пересчитаны, а брезент привязан, Пасанг закрывает двери каждого стойла, протягивает перед ними цепи, навешивает массивные замки, запирает их и молча протягивает ключи Дикону.
— Ночью тут все будет в полной сохранности, мистер Дикон. И я приказал надежному слуге с плантации, чтобы тот переночевал здесь и посторожил — на всякий случай. Мало ли что…
Мы бредем ко входу в отель, и на нас обрушивается невероятное разнообразие запахов: мокрые листья и трава, жирная земля, цветущие клумбы по обе стороны от подъездной дорожки, влажный мох вдоль ручья, который журчит под горбатым мостиком, влажная кора, которой усыпана дорожка там, где заканчиваются кирпичи, и — возможно, самый сильный — принесенный ветром с гор аромат сотен тысяч сочных, пропитанных влагой чайных кустов, растущих на десятках тысяч зеленых террас на крутых, теперь освещенных луной, склонах холмов выше, ниже и вокруг города Дарджилинг. Везде зажигаются огни, и многие из них электрические.
Ночной портье в отеле — индус в строгой визитке и с высоким, по моде XIX века, воротником рубашки, — похоже, очень взволнован нашим прибытием. Просторный вестибюль непривычно пуст — если не считать посыльных, Пасанга и нас троих.
— Да, да, да, — говорит портье со своим сильным индийским акцентом, открывая и перелистывая огромную регистрационную книгу и доставая изящную ручку. Его конторка из красного дерева, старая и потертая, приобрела почти золотистый цвет. — Экспедиция Бромли, да, да, — не умолкает улыбающийся портье. — Мы очень рады принять уважаемую экспедицию Бромли-Монфора.
Гнев Дикона почти — хотя и не полностью — гасит широкую улыбку портье.
— Мы не… экспедиция Бромли, — тихо произносит наш главный альпинист. — У нашей группы нет названия. Но если бы было… мы назывались бы экспедицией Дикона — Клэру — Перри.
— Да, конечно, да, да, — соглашается портье, нервно поглядывая на Пасанга, который, похоже, даже не моргает. — Половина верхнего этажа, крыло Мэллори, как мы его теперь называем, наши лучшие номера, сэр, да, да, зарезервированы за экспедицией Бромли.
Дикон вздыхает. Мы все устали. Он расписывается в регистрационной книге, передает ручку Жан-Клоду, который следует его примеру и протягивает ручку мне. Посыльные в ливреях — не те смуглые люди, которые таскали наши ящики, а другие — бросаются к нашим чемоданам, рюкзакам и вещмешкам. Мы втроем и один посыльный втискиваемся в единственную кабинку лифта — древнего, из кованого железа, на электрической тяге, с каким-то сложным, но работоспособным механизмом из цепей и шестеренок. Лифтер начинает закрывать раздвижные двери лифта.