Месма
Шрифт:
Влад заметил, что поведение Самсонихи безупречно логичным назвать нельзя. С одной стороны, она вынудила его выпытать у Галиной матери ее сокровенную историю, и это было очень непросто! А с другой – запрещает ему заглянуть в бумаги, которые он раздобыл с такими трудами… Не странно ли? Почему так? Кажется, она сказала, что если он ее запрет нарушит, то погубит и Галю, и мамашу ее, и самого себя… Господи, ну что за вздор?
Как могут погубить Галю, ее мать и его самого какие-то старые бумаги, пролежавшие в подвале несколько десятков лет? Что в них может быть такого губительного? Пусть даже они содержат какую-то информацию – ну
«В них содержится главное зло…» Вот ведь чушь собачья! Это надо же придумать такое…
Влад заметил также, что при общении с Самсонихой он словно попадал в некую сферу ее влияния, и ее слова, ее поступки казались ему воплощением разумности и правды. Но вдали от нее в его голове тотчас просыпался критический подход к ее словам и запретам, и тогда она представлялась ему вполне обычной шарлатанкой – ну разве что несколько более способной, чем прочие.
Ему даже хотелось сделать что-нибудь наперекор этой здоровенной тетке, возомнившей себя не то святой, не то дохристианским божеством… Как она заорала на него: « Не смей меня перебивать! Никогда не смей…» Кто ей дал право так разговаривать с ним? И вообще – кто она такая?
И еще: чтобы эти бумаги сжечь, он должен открыть коробку и вытащить их на свет Божий. И при этом – даже не взглянуть на них? Глаза зажмурить, что ли?
В общем, Самсониха, похоже, сама не знает, чего хочет. Или наоборот, знает слишком хорошо. А вдруг в этой коробке есть нечто такое, что каким-то образом касается самой ведуньи? И она очень не хочет, чтобы это всплыло наружу? Какая-нибудь горькая правда, совсем не похожая на лубочную сказочку про явление молодой девушке Евгении Ангела небесного? Не отсюда ли растут ноги у ее запрета?..
В конце концов, какая разница – ознакомится он с этими бумагами или нет? Все равно ведь он должен их уничтожить.
Не в силах больше бороться с искушением, Влад сорвался с кресла и пересел к столу, на котором лежала вожделенная коробка. Поколебался еще с минуту, вертя ее в руках и внимательно осматривая со всех сторон. Включил настольную лампу…
«Ну что ты колеблешься! Все равно тебе придется ее вскрывать! Если не здесь – так на кладбище! Разве есть разница?..»
Разницы, похоже, не было. Влад сидел перед зеркалом и видел свое отражение прямо в упор – видел самого себя с коробкой в руках. Пальцы его слегка дрожали. Кругом царила замогильная тишина, и ее не нарушал ни один звук…
«Будь, что будет, но я ее открою! – решил он наконец. – Действительно, все равно ее придется открывать! И лучше здесь, а не на кладбище…»
Он принялся с помощью ножа отрезать окаменевшие лоскуты какой-то прочной ленты, охватывающей металлический корпус. Справившись кое-как с ней, начал вскрывать крышку тем же ножом, будто консервную банку. Наконец после долгой возни крышка с громким металлическим щелчком открылась.
Влад положил открытую коробку перед собой. Внутри лежал плоский, подогнанный по форме контейнера, сверток, завернутый в пожелтевшую ветхую газету, покрытую слоем серой пыли.
– И что? – заметил Влад самому себе вслух. – Здесь и заключено главное зло? Именно это я должен сжечь на местном кладбище такого милого и тихого провинциального города?
Он незаметно для самого себя начал юморить, потому что внезапно ощутил в душе растущую тревогу. Так бывает у человека, совершающего нечто заведомо запретное.
Стараясь меньше пылить, он осторожно развернул газету и сбросил ее со стола на пол. Из свертка Влад извлек плотно сложенные тонкие листы бумаги, исписанные мелким, четким и аккуратным почерком. Их было много, они были тщательно подогнаны друг к другу и спрессованы.
«Интересно, - подумал Влад. – Кто-то вел какие-то записи, потом запечатал их в коробку и спрятал в подполье… Но вопрос - зачем? А главное – почему мне нельзя их прочитать? Какую опасность могут в себе нести эти старые, никому не нужные бумажки? Или они содержат чью-то тайну? Уж не тайна ли здесь нашей Самсонихи? Иначе с чего бы она стала меня предостерегать от их чтения? Возьми, мол, и сожги! Не глядя, не читая… Ну уж – дудки! Я не стану сжигать незнамо что. Вдруг эти бумажки содержат что-то очень важное?..А ну-ка посмотрим…»
Он положил перед собой первый листок. На нем имелся заголовок, гласивший: «Записки мастера-фотографа. 1941 – 1961 годы. Город Краснооктябрьск.» А дальше шли записи, разделенные по главкам, и каждая из них предварялась определенной датой. Это было нечто вроде дневника, только содержавшего не все календарные даты подряд, а видимо, лишь такие, с которыми были связаны какие-то примечательные для автора события.
«Ишь ты! – подумал Влад. – Записки… Сейчас вообще модно писать мемуары или там разного рода воспоминания. Интересно, о чем может поведать миру скромный мастер-фотограф?»
Владу была хорошо известно, что мемуары и воспоминания нынче пишут многие: писатели и артисты, театральные деятели и художники, военачальники и известные спортсмены. Но тут перед ним были воспоминания скромного обывателя, городского фотографа. О непритязательности автора свидетельствовало и будничное название – «Записки…»
Влад быстро пробежал глазами первые несколько листков, не особо вникая в суть прочитанного. Автор сообщал кое-какие подробности о городской жизни Краснооктябрьска предвоенных месяцев, плавно переходя к событиям первого года войны. Автор хорошо владел языком, явно умел излагать свои мысли и впечатления. Однако в самом изложении Влад не заметил ничего примечательного, никаких значимых событий, ничего достойного внимания потомков. Такие записи могли представлять интерес разве что для сотрудников местного краеведческого музея, собиравших материалы для экспозиции на тему «Наш родной город в годы войны. Свидетельства очевидцев.» Совершенно нейтральные дневниковые записи городского обывателя, живущего сугубо своими личными, волнующими лишь его самого заботами. Ну, и где тут место так называемому «главному злу»?..
Влад коротко зевнул и хотел уже засунуть сложенные листки обратно в коробку, как вдруг взгляд его случайно выхватил из убористого текста написанное женское имя – Августа… Он сразу же насторожился: вот оно, это имя, принадлежавшее некой женщине, на могиле которой он должен совершить аутодафе над этими бумагами! Так велела Самсониха. И еще она сказала, что эта Августа каким-то образом влияет на Галю… вроде как даже власть над ней имеет!
Чушь несусветная, разумеется. Эта женщина давно умерла! Есть ее могила на городском кладбище. Как же может быть, чтобы…