Мессалина. Трагедия императрицы
Шрифт:
И Калигула не сказал ни слова, когда она покинула пропахший человеческими выделениями лупанар, омерзительный везде: и в облезлой комнатушке, и в императорском дворце.
Когда Клавдий услышал о споре, его чуть удар не хватил, но Мессалина каким-то чудом сумела его убедить, что лучше помучиться один раз, чем каждый день выставлять себя на потеху всяким морякам и торгашам. В конце концов, его положение во дворце не было ли той же проституцией, только нравственной, а не физической? Поломавшись для порядка, Клавдий признал ее правоту и, скрепя сердце, сам проводил супругу на Палатин, где ее уже ждали Калигула с Цезонией, несколько человек из их ближайшего окружения и томно поглядывавшая на императора
Обе претендентки на победу оказались достойными противницами, и только к утру Сцилла, наконец, сдалась, закатив под лоб от усталости глаза.
— Двадцать пять! — возвестил ее секундант, показывая служанкам, чтобы те оттащили в сторону бесчувственное тело.
— Может, уже достаточно? — пискнул Клавдий, заглядывая в холодные глаза племянника. — У Мессалины мужчин больше!
— Пусть отрабатывает до конца, — усмехнулся тот, не отводя глаз от совокуплявшейся перед ним пары.
— Да-да, нечего было хвастаться! — поддержала принцепса его супруга.
Мессалина выполнила свое обязательство, и когда потрясенный ее неутомимостью секундант выкрикнул «Пятьдесят!», она с трудом поднялась и позволила мужу увезти себя домой.
Гай Цезарь тоже выполнил свое обещание: ее больше ни разу не звали на Палатин развлекать почтенную публику.
Часть 3. Клавдий
В воздухе уже давно что-то витало. Что-то не передаваемое словами, словно стоишь на краю обрыва и ждешь, что вот-вот тебя толкнут в спину. Даже Сатурналии прошли без традиционного веселья. Вроде бы и гладиаторские бои были, и театры работали, и в Большом цирке шли гонки колесниц, но все было как-то не так, словно все веселились по обязанности, а не по зову сердца. В доме Клавдия, как и во всех римских домах, к столу подали традиционного поросенка, слуги получили причитающиеся им подарки, но даже они были какие-то пришибленные. Все ждали перемен, но никому и в голову не могло прийти, что они уже не за горами. По городу ползли слухи один страшнее другого, то статуя Юпитера в Олимпии разразилась страшным хохотом, то сам принцепс, при принесении жертвы, забрызгался кровью фламинго. Астрологи и жрецы наперебой предвещали Гаю Цезарю скорую смерть.
В восьмой день до февральских календ, когда принцепс в сопровождении свиты, в которую затесался и вечный шут Клавдий, шел переходами во дворец, чтобы подкрепиться между представлениями, он был заколот заговорщиками во главе с трибунами претория Кассием Хереей и Корнелием Сабином. Преторианцы, якобы по просьбе императора, оттеснили придворных и вдруг набросились на Калигулу, нанося беспорядочные удары.
При виде упавшего императора, вокруг которого сгрудились с мечами несколько человек, толпа сопровождавших его лиц кинулась в Гермесову комнату, а трусоватый Клавдий еще дальше — в солнечную галерею, где распластался по стене, спрятавшись за легкую занавеску. По галерее бегали, истошно крича, люди, протопали германские телохранители Калигулы, размахивая мечами налево и направо, а тот все стоял, дрожа от страха, пока его не вытащил из-за занавески какой-то преторианец. Решив, что настал его последний час, Клавдий рухнул к его ногам, моля о пощаде…
Весть об убийстве императора точно пожар промчалась по городу. Чернь жалела Гая Цезаря, вспоминая, как тот разбрасывал деньги и устраивал великолепные зрелища. Совсем другие чувства обуревали занимавшихся торговлей всадников, которым Калигула успел изрядно попортить крови. И чем выше был статус человека в городе, тем с большей радостью он
Следом за первым несся и второй слух о том, что вслед за мужем была заколота Цезония, а их маленькой дочери Юлии Друзилле размозжили голову.
Примчавшаяся с рынка Порция, потерявшая где-то по дороге корзину с уже купленной зеленью, ворвалась в детскую, где Мессалина занималась с дочкой, и, задыхаясь, вывалила ворох новостей, закончившихся сообщением, что преторианцы увезли доминуса Клавдия в преторианский лагерь, а в базилике Юлия собрались сенаторы и требуют возвращения республики.
От услышанных новостей у Мессалины пошла кругом голова. Что делать: ждать возвращения мужа или бежать из города? Что их с дочерью ждет завтра: Палатинский дворец или Гемонии? На всякий случай она приказала верной служанке собрать самое необходимое и быть готовой в любой момент удариться в бега.
Самое ужасное было то, что она снова носила под сердцем ребенка, который должен был родиться на днях. Бежать с огромным животом было просто невозможно и, подавив первый приступ паники, Мессалина решила ждать своей участи с гордо поднятой головой, как полагается римлянке. Надев лучшую шелковую столу и тяжелое сапфировое ожерелье, она приготовилась встретить свою судьбу, но проходил час за часом, и никто не стучал в ее дверь.
Ближе к вечеру прибежал гонец от матери. Лепида приглашала дочь провести эту ночь под ее крышей, но Мессалина с благодарностью отклонила приглашение. Если Сенат или преторианцы захотят ее убить по примеру Цезонии, то найти ее у матери им не составит большого труда. Сидя дома, она, в который раз за свою жизнь, прислушивалась к раздающимся на улице крикам, пытаясь понять, какая судьба уготована ей богами.
К вечеру она отправила Порцию на разведку в город, и та, вернувшись, доложила, что Клавдий остается в преторианском лагере, а Сенат вместе с городскими когортами заняли Форум Романум и Капитолий, а вокруг них потихоньку собирается толпа. У их дома тоже толпятся несколько десятков человек, которые греются у разведенных тут же костров. Не разобрав, к какому лагерю принадлежат их стражи, ловкая служанка постаралась пробраться незамеченной в дом, что ей и удалось без особых проблем.
Всю ночь Мессалина просидела у постели Октавии, то прислушиваясь к городскому шуму, то вспоминая, как пряталась с матерью в доме, когда Макрон свергал Сеяна. Около нее прикорнула Порция, прижимая к животу мешочек с хозяйскими драгоценностями, приготовленными на случай побега. Она и слышать не хотела, чтобы просто так сдаться врагу, и убеждала госпожу, что на вилле ее матери в Кампании они вполне смогут отсидеться, пока не улягутся страсти.
Под утро утомленной донельзя Мессалине послышалось, как кто-то выкрикнул имя ее мужа. Решив, что показалось, она снова впала в забытье, но крики стали повторяться все чаще, пока не слились в скандирование «Клавдий! Клавдий! Клавдий!»
Услышав сквозь сон знакомое имя, встрепенулась Порция:
— Слышишь, домина? Кажется, все складывается наилучшим образом!
— Типун тебе на язык! — одернула ее хозяйка. — Не предвкушай, а то боги обязательно сделают все наоборот. Но я надеюсь, что все действительно обойдется, если бы нас хотели убить, то уже давно бы прикончили. Теперь остается только ждать, когда Клавдий осмелится выбраться из лагеря в город, а затем вспомнит о нас.
Опять потянулись томительные часы. Изредка выбиравшаяся из дома Порция приносила все более приятные новости: переругавшиеся вдрызг сенаторы приняли все требования претория, согласившись передать власть супругу ее обожаемой хозяйки. Клавдий принял присягу преторианцев. Клавдий уже в городе и направляется под охраной вооруженного отряда в Сенат.
И, наконец, когда терпение Мессалины полностью истощилось, в дверь ее дома постучался легат претория, прибывший в сопровождении многочисленного отряда за супругой и дочерью новоизбранного принцепса Тиберия Клавдия Друза Нерона Германика.