Месть фортуны. Дочь пахана
Шрифт:
Молодых уже собрались провожать в спальню, когда к дому подъехал грузовик, и люди из военкомата, не желая слушать ни о чем, выдергивали из-за стола гостей по списку. И, дав десяток минут на сборы и прощание, сажали мужиков в машину.
Земнухов оказался в списке одним из первых.
— Свадьба? Невеста не стала женой? Сейчас тебя женят! Живо в грузовик! — скомандовал мордастый лейтенант. И Сашка влез в машину, даже не успев попрощаться.
Машина привезла их в город, к военкомату. Там Земнухов узнал подробнее о
Короткая подготовка к войне, и через две недели его отправили на передовую.
Из сводок Сашка знал, что его деревня оккупирована немцами, что враг идет к Москве.
— Как там мои? Как она? Ждет ли? Любит ли? — думал человек ночами напролет. Он так хотел скорее вернуться в свою деревню, что часто видел ее во сне.
Звягинки… Орловская область. О них в сводках отдельна! не говорили. Упоминали в числе прочих, взятых врагом,
Земнухов дольше других не мог привыкнуть к войне. Она ему казалась дурным сном. Именно потому не доходили письма до Звягинок. Не было и ответов.
К гибели однополчан война приучила. Сам не раз умирал в госпиталях, медсанбатах, дважды контузило человека. Ранений не счесть. Чудом выживал. Судьба, словно смеясь, берегла его для самого сильного удара. Он того не знал…
Он никогда не торопился так, как в те дни. Ведь война откатывала на запад, и немцы уходили, оставляя города и села.
Не дать бы опомниться, зацепиться, перевести дух, думал Земнухов и вместе с первыми танкистами въехал в освобожденный Орел.
— Деревня моя неподалеку. Всего восемь километров от города. Три года своих не видел! — говорил он командиру танка.
— Завтра там будем! Увидишь! Пока окраины города очистить надо. Слышишь? Огрызаются! — прислушался к голосу пулеметов.
В ту ночь Сашке не спалось. Слышат ли его родные, как — спешат танки очистить землю от беды? Ждут ли? Подсказывает ли им сердце скорую встречу?
Звягинки он увидел издалека. Все тот же сизый дымок над крышами, косогор, ведущий в деревню из рощицы, мелководный пескарник Орлик, в каком купался еще мальчишкой.
— Скорее! — торопил водителя. Тот усмехался:
— Лечу!
— Туда! — указал рукой на спуск. И… Сердце дрогнуло. Не поверилось.
Вместо дома — пепелище. Потрескивают теплые угли… ветер разносит пепел. Сашка глянул на сад и закричал диким голосом. На яблонях, обугленных войной, висели его мать, отец, не ставшая женой — невеста.
— Крепись, Сашок! Война — паскуда! Она — радость не приносит никому.
Какой-то серый дедок на кривых ногах подковылял приветить освободителей. Слезы в бороду роняет. Узнал Земнухова. Обрадовался:
— Не только твоих сгубили. Глянь сюда! — указал в хвост улицы, где не уцелело ни одного дома.
— И возле школы все опалили, ироды. Староста Силантий учинил расправу, нехристь проклятый! С немцами убег в Германию. Напослед поизголялся. Всех, у кого мужики на хронте, в
— Когда ж это он их? — не выдержал командир танка.
— Вчерась. Под вечер.
— Чего ж не похоронили?
— Кого? Я ж своих только что закопал. Восемь душ — извели подчистую. Бездомный ныне, как собака.
— Неужель помешать было некому, вступиться? — спрашивал командир танка у старика.
— Кто поможет, если люду нет? Гля, деревня, что погост. Кого не сгубили, в полон отправили, в Германию увезли. А кто прятался, своих дожидаючи, на сук вздернули. Я ни туда, ни сюда негожим стал. Для Германии — старый, для петли — дурной. Потому, видать, пулю на меня и то пожалели. Гля, сколько люду извели! Около всякого дома, беда наша. Детву и то не пощадили.
Старик всю жизнь работал кузнецом в деревне. Сашка вспомнил его. Сильный, веселый он был человек. Был… От прошлого ничего не осталось…
Земнухов обрезает веревки, снимает их. с шеи отца, матери, невесты. Всех троих рядом положил. В саду. Под яблоней. Где сделал предложение…
Дерево, потеряв в огне жизнь, стало похоже на большой черный крест.
Нет, не дождалось оно Сашкиных детей. Надгробием стало.
— С вашего роду одной лишь бабке повезло. Как немец в деревню прикатил, она и померла от горя. Враз. Ведь и не мудро. Старая была. Большого горя не перенесла, — говорил старик, вытирая слезы со щек.
— А твои дружно жили. Жена — ни на шаг от стариков. Вместе с ними на чердаке, в подвале пряталась. Тебя ждала. Кроткая, чисто голубка. Ей бы жить, — склонил голову перед могилой.
— Может, отобьют наших людей у немцев. Воротят их по домам. В деревню. Я жду. Не помирать же мне псом, возле могил. Кто-то закопать должен.
— Никого, кроме вас? — удивился командир танка.
— Две старухи еще. Одна — бывшая учителка, паралик ее разбил. Ныне не ходит. И почтарка. Та вовсе — свихнулась с горя. Я один середь их покуда.
Сашка ничего не слышал. Он стоял перед могилой на коленях. Молча, словно онемел, он не верил своим глазам в случившееся.
Хотелось кричать. Но горло пересохло так, что дышать было нечем.
Когда Сашка снял с головы каску, голова его была белей снега.
— Седой! — вырвалось у командира невольно.
Так его стали звать все однополчане и танковая бригада, с какою Земнухов дошел до Берлина.
Как воевал, как дожил до Победы, уже не помнил. Он твердо знал, его никто не ждет и не встретит. А потому ожесточился, стал молчаливым и злым. Он перестал бояться смерти. И часто первым выскакивал из танка под свист пуль. Жизнь перестала быть нужной. Жить, сцепив зубы, не всякому под силу. И Сашка глушил горе водкой. Ее он доставал где только можно. И высадив до дна, отключался на время. Потом, словно озверелый, рвался в бой.