Месть князя

Маслиев Юрий Константинович

«Прибыли» – отдалось в сердце каждого, даже последнего доходяги-зэка, тщетной надеждой на возможный конец мучений. Их пригнали сюда очеловечить этот суровый, дикий край. На тяжелую, но созидательную работу для страны. Они здесь нужны для труда. По формальной логике, их должны эксплуатировать, но беречь. Уничтожить их могли и там – на материке [35] , не затрачивая столько усилий на доставку. Значит – должны относиться по-человечески.

Напрягая последние силы, зэки, толпясь, спешили покинуть металлические склепы-трюмы, оставляя внизу и вычеркивая из памяти застывше-скрюченные трупы своих товарищей по этому зловещему путешествию. «Ну что ж, этим не повезло», – радовались «везунчики». Сердца людей ожесточились.

В этом мире не было сострадания. Да и можно ли назвать сердцем (в общечеловеческом понимании – место, вмещающее бессмертную душу) этот слабо пульсирующий мышечно трепыхавшийся насосик, гнавший по истрепанным венам холодно-рыбью кровь рабов! Ведь чувствовали внутри, знали, что большинство из них гонят на убой, на мучительную смерть ради ничтожной толики золотого песка, ссыпавшегося в бездонные закрома страны. Страны, которую они, по своей трусливой глупости, называли Родиной. У рабов Родины нет. Это чувство Родины – нужно отстаивать, сражаясь. А их гнали на убой, как скот. Без протеста они подчинялись своим пастухам-палачам. Родину нужно заслужить! Нет у животных Родины. Нет!

35

Материком в Магаданской обл. до сих пор называют европейскую часть страны.

«Не знаю только, есть ли Родина, в высоком гражданском понимании этого слова, у палачей, направляющих своих соотечественников на Голгофу?» – размышлял отстраненно Михаил, вливаясь в маршевую колонну зэков на причале, подчинявшуюся злобным командам охраны.

От свежего морского воздуха после затхлых трюмов у зэков кружились головы, и, несмотря на окружавший их конвой с примкнутыми штыками, несмотря на оскаленные пасти громадных звереподобных овчарок, истекающих слюной в злобном предвкушении поживы (терзать живую плоть зэка было любимым развлечением этого зверья) – несмотря ни на что, появилось призрачное, искроподобно-пьянящее ощущение свободы. Его тут же гасили скребещущие, как железо по стеклу, звуки революционных песен, издаваемые медно-тускневшим оркестриком в зэковских фуфайках, стоявшем на небольшом горбочке.

По опустевшим трапам уже резво поднималась небольшая группа довольно упитанных зэков в стандартных новых фуфайках.

– Ссученные [36] …– с ненавистью проскрипел стоявший рядом с Михаилом молодой, но уже бывалый зэк Лёнчик по кличке Карузо.

Талантливый щипач-одессит, виртуозно умеющий шарить по карманам зевак-фраеров на родном Привозе Одессы-мамы, он заработал свою кликуху тем, что так же виртуозно на гитаре исполнял песни собственного сочинения, терзая воровской романтикой заскорузлые души коллег.

36

Воры, согласившиеся сотрудничать с администрацией лагерей.

– Ссученные… – еще раз злобно сплюнул он. – Пошли трюмы очищать от покойников. Трупоеды, мать их!..

Его гитара, висевшая за спиной как винтовка, тренькнула, задетая сидором [37] какого-то пентюха-зэка.

– Буркалы [38] расшнуруй, – Карузо виртуозно, как и все, что он делал, матюкнулся и незлобиво заехал в ухо неуклюжему недотепе.

– Колонна-а-а!.. Шаго-о-ом марш! – прозвучала команда.

И масса зэков, подобно блекло-умирающей змее, медленно извиваясь, двинулась вверх по дороге к видневшимся вдалеке строениям.

37

Сидор (сленг.) – вещмешок.

38

Буркалы (жарг.) – глаза.

– В баню, в баню ведут, – радостно пронеслось по рядам.

Завшивленные, покрытые

грязью и коростой, заросшие зэки прибавили шаг.

Прошло немного времени – и Муравьев, как и все остальные зэки, ошпаренный кипятком вперемешку с ледяной водой, остриженный наголо парикмахерами из остервенелых ссученных, переодетый в фуфайку мышиного цвета, в ботинках из жесткой свиной кожи, в треухе на голове и с белеющим зэковским номером на груди, двинулся в колонне к баракам лагеря-распределителя в окружении такого же, как и прошлые, озверевшего от злобы караула, оставив, как и другие зэки, в бараке-бане свои штатские вещи – эту тоненькую, как паутина, память о прошлой жизни. В ушах его еще звенел жадный гомон свободных от вахты вертухаев, копошившихся, как мародеры, вокруг отобранного у зэков барахла. Один только неунывающий Лёнчик-Карузо каким-то чудом умудрился протащить сквозь это грабительское сито свою невесту-гитару. Это была его не первая, да, наверное, – и не последняя ходка. Здесь он был как дома и не унывал. Уголовники, в отличие от политических, социально чуждых, долго в тюрьме не задерживались. Как говорится, ворон ворону…

Глава 17

Колымская трасса – душа Магадана – казалось, была спаяна не только вечной мерзлотой, но и похожими на нее душами сотен тысяч заключенных, шагнувших отсюда в ледяную пустныю Великого Севера навечно.

Завотделением эпидемиологической службы Дальстроя Евгений Сергеевич Лопатин вместе со своим шофером Угрюмовым посетили уже несколько лагерей, расположенных вдоль этой главной артерии, по которой шло снабжение края, вздыбленного, подобно гигантским волнам, чередой сопок, плавно переходящих одна в другую.

Как ни дешевы были рабочие руки зэков, рвущих жилы в этом аду, естественная убыль личного состава лагерей перешагнула все мыслимые и немыслимые границы рационального использования людских ресурсов. В Главном управлении лагерей всполошились. Конечно, речь шла не о пересмотре правил содержания ЗК. Сколько их останется в вечной мерзлоте – никого из администрации не волновало. А вот то, что темпы освоения Колымского нагорья не соответствуют плану, начальство волновало, и это еще очень и очень мягко говоря. За такое можно было и самим откушать лагерной баланды в лучшем случае, а в худшем…

По крайней мере, два начальника Дальстроя поплатились головой, и на очереди был третий. Дорога трудового подвига была устлана не только трупами народа, ради которого этот подвиг совершался, но и трупами энтузиастов-революционеров, что стояли у истоков революционного процесса и сейчас пожирали друг друга, как пауки в банке, под неусыпным взором своего вождя. Его, впрочем, в будущем тоже сожрут втихаря, умудрившись в конце пути, как шакалы, оплевать труп льва привселюдно.

Дикая эксплуатация зэков, жуткие условия содержания, беспредельная власть осатаневшей администрации, отсутствие медицинской помощи, эпидемии тифа, дизентерии, туберкулеза, цинги – косили людей тысячами. И хотя караваны судов выбрасывали на берега бухт Нагаево и Марчекан все новые и новые толпы рабов, рабочих рук не хватало. Поэтому начальство зашевелилось. Производственные нормы не уменьшились, но зэковский паек все-таки увеличился, хотя и незначительно, а по лагерям направлены санитарные инспекции с довольно широкими полномочиями. Эпидемии необходимо было остановить любой ценой. Поэтому санитарным инспекторам предписывалось привлекать к выполнению этой задачи любых специалистов.

Лопатин имел разрешение на доступ к информации о личном составе лагерей и даже военизированной охраны. Правда, каждый здравомыслящий человек понимал, что, имея доступ к таким сведениям, он сам рано или поздно будет ликвидирован – система не терпела свидетелей. В этой стране царил не закон Конституции 1936 года, а закон уголовной банды во главе со «всесоюзным паханом». Свидетель преступления должен исчезнуть. Да что там свидетели… Даже исполнители исчезали бесследно! Так, старых революционеров-чекистов убирали сотрудники Ягоды, которых потом сожрали выкормыши Ежова, а на них потом накинулась свора Берии и так далее, и так далее…