Месть Мориарти
Шрифт:
— Боюсь, директор и комитет радуются меньше, — усмехнулся смотритель. — Что касается меня, то скажу откровенно: не знаю. Я здесь всего лишь работаю. И в искусстве не разбираюсь. — Он пожал плечами и двинулся в сторону галереи Аполлона.
Через пять минут горизонт расчистился окончательно, а Мориарти с некоторым удивлением обнаружил, что вспотел. Посмотрел на руки — они дрожали. Уж не сдают ли нервы? Он огляделся, прислушался и снова открыл потайное отделение. Чувства обострились до предела. Он ощущал сухой запах, видел кружащие в воздухе пылинки, слышал, как где-то вдалеке что-то упало на пол. Дойдя до картины, Мориарти снял ее с крючьев. Сердце колотилось так сильно, что заглушало все прочие звуки. Рама оказалась более тяжелой, чем он ожидал, но никаких других трудностей не возникло.
Профессор поставил картину к стене, повернул и увидел те самые четырнадцать скоб, о которых говорил Гарри Аллен. На секунду он
Держа ее в руке, он испытал возбуждение, сходное с сексуальным. Очнувшись от секундного оцепенения, Профессор торопливо вернулся к футляру, вынул из тайника копию Лабросса и положил на ее место подлинную «Мону Лизу». Потом снова подошел к стене и аккуратно вставил копию в раму. В какой-то момент сердце дрогнуло и остановилось — картина не входила. Он нажал посильнее и облегченно выдохнул — получилось. Мориарти снова взялся за плоскогубцы, повернул скобы, закрепил копию в раме и повесил картину на крючья.
Он уже убрал плоскогубцы в тайник, когда из комнаты с фресками донесся звук шаркающих шагов. Профессор опустился на колено, закрыл панель и сделал вид, что ищет что-то в футляре. Смотритель медленно подошел к нему сзади и остановился. Сколько прошло времени? Мориарти не знал. В воздухе все так же беззаботно кружились пылинки, издалека доносились приглушенные звуки.
— Шарло сказал, что вы завтра не придете, — проворчал смотритель.
Мориарти медленно выдохнул и задержал дыхание. В ушах стучало. Надо взять себя в руки.
— Не приду. — Он коротко хохотнул, входя в привычный образ Моберли. — Работа закончена, больше мне делать здесь нечего.
Задержавшись еще немного в Салоне Карре, чтобы не вызвать подозрения поспешным уходом, Профессор вышел наконец из Лувра со свисающим с плеча черным футляром. Глядя на пересекающего Плас-дю-Карусель долговязого мужчину, скособочившего под тяжестью фотографического оборудования, никто бы и не подумал, что он уносит величайший из шедевров Леонардо да Винчи.
Двумя днями позже английский фотограф Моберли покинул Францию — и фактически исчез с лица Земли, — а Мориарти вернулся домой, на Альберт-сквер, чтобы спрятать сокровище в надежном тайнике. Порой, сидя за столом и глядя на портрет женщины с загадочной улыбкой, он испытывал странное чувство: неужели она моя? Только здесь, в Лондоне, его оставило наконец то чудовищное напряжение, в котором пришлось жить последние дни. Теперь только он один во всем мире, знал, где находится подлинная «Джоконда», именуемая так же «Мона Лизой». Знал он и то, что никто не увидит оригинал до тех пор, пока не будут закончены счеты с Жаном Гризомбром, предавшим его несколько лет назад. Но чтобы привести в действие план мщения, требовалось снова — и как можно скорее — вернуться в Париж. На этот раз Профессор отправился во Францию, приняв обличье другого персонажа из имеющегося в его распоряжении репертуара — американского джентльмена, владеющего огромным состоянием. [39]
39
Кража «Мона Лизы». В свете описанной выше кражи и дальнейших событий, любопытно отметить следующее:
В понедельник, 21 августа 1911 года — через пятнадцать лет после того, как Джеймс Мориарти изъял работу Леонардо из Лувра — в музее обнаружили исчезновение «Джоконды». Безуспешные поиски продолжались два года. В конце концов во второй половине 1913 года во Флоренции за попытку продать шедевр был арестован некий Винченцо Перуджа.
За эти два года французская пресса выдвинула две версии похищения:
1. Картину украли по заказу одной французской газеты, имевшей целью доказать, что «Мону Лизу» подменили еще раньше. 2. Кражу организовал некий американский коллекционер, намеревавшийся впоследствии вернуть на место уже не оригинал, а копию.
Теперь мы знаем, что действительности соответствовали в какой-то степени обе версии, вот только появились они со значительным опозданием. — Примеч. автора.
Американец не стремился ни произвести впечатление, ни привлечь к себе внимание. Ношу громадного богатства он нес с достоинством и легкостью человека, привыкшего к ней с ранних лет. В его манерах не было ни агрессивности, ни показушности, столь свойственных многим приезжающим в Европу американцам, сделавшим быстрые деньги на золоте или железных дорогах и теперь считавших себя вправе смотреть свысока, распоряжаться, угрожать и раздавать указания, словно обретенное
Представительный, слегка полноватый, темноволосый, лет около пятидесяти, с пухлым, пышущим здоровьем лицом и мягким голосом — таким он прибыл в Париж. Преображение не заняло много времени — подкладка под одежду, тампоны под щеки, небольшая косметическая процедура, окраска волос и очки в толстой роговой оправе. Менять голос Мориарти научился давно. Теперь, согласно имеющимся документам и кредитным письмам, он был Джарвисом Морнингдейлом из Бостона, штат Массачусетс, и путешествовал с секретарем, которого называл просто Гарри. Апартаменты на его имя были заказаны в парижском отеле «Крильон».
Репутацией города удовольствий Париж в первую очередь обязан Монмартру начала девяностых. Именно туда, а также на улочки, прилегающие к знаменитой площади Пигаль, устремляются прежде всего приезжие и туристы, жаждущие своими глазами увидеть скандальные места, слухи о которых распространялись по всему западному миру с конца 1880-х. На Монмартр в свой первый вечер в Париже направился и Джарвис Морнингдейл. Вот только целью его поисков был не грех, а человек, которого, как ему было известно, всегда тянуло туда, где грех цветет пышным цветом.
Зима 1897 года выдалась холодной и сырой, но развлекательные заведения и кафе не страдали от отсутствия посетителей. Не было исключением и кабаре. Около одиннадцати Морнингдейл устроился за столиком неподалеку от сцены, на которой девушки с энтузиазмом исполняли популярный канкан: задирали юбки, кружились в port d’armes,издавали дикие вопли в grand ecart. [40]
Утолив жажду бокалом шампанского раскрасневшийся сверх обычного американец повернулся к секретарю.
40
Коронные номера исполнительниц канкана: grand ecart(«шпагат»), port d'armes(«на караул») — обхватив одну ногу и направив ее в потолок, танцовщица должна была при этом проворачиваться на другой ноге вокруг своей оси.
— Вам, дорогой Гарри, стоило бы побывать здесь несколько лет назад, — негромко и с улыбкой сказал он. — Сейчас это все для шоу, в те же времена все было для секса. У нынешних девушек даже белье чистое. Когда заведением управлял Зидлер, женщины были женщинами — Ла Гулю, Жанна Авриль, Кри-Кри, Рэйон д’Ор, Ла Сотерель, Нини-Пат-ан-л'Эр. Они потели на сцене, и их аромат распространялся по всему залу. [41]
— Мне и это очень нравится, — рассеянно ответил Гарри Аллен, не отрывая глаз от замаскированных белыми кружевами ляжек, представленных зрителям под бравурный финал оркестра.
41
Зидлер и «Мулен Руж». Импресарио Шарля Зидлера по праву называют «одним из архитекторов славы Монмартра». В 1870-х центром ночной жизни Парижа, более волнительной и вульгарной, были районы Клиши и Пигаль, там же концентрировалась и значительная доля представителей «темной половины» французской столицы: воры, скупщики краденого, сутенеры, проститутки, мошенники, цыгане, певички, танцовщицы, бродяги. Дополнительную притягательность этим местам придавали многочисленные винные лавки, кафе и кабаре. Именно там и родился танец, приобретший затем бешеную популярность и ставший одной из главных примет «Проказливых девяностых», — канкан, начинавший жизнь под именем « le chahut» (фр. — шум, гам, галдеж), вольная, дерзкая, непристойная версия кадрили, напрочь распрощавшаяся с таким понятием, как скромность. Популярность этого танца начала распространяться из «Элизе-Монмартр», но дошла до полной коммерческой зрелости после того, как Зидлер превратил бывший зал для танцев «Рейн Бланш» в знаменитое кабаре «Мулен Руж». Картины и афиши Тулуз-Лотрека прославили как само заведение, так и тех, кто имел к нему прямое отношение, в особенности невероятно сексуальную Ла Гулю и Жанну Авриль. В «Мулен Руж» и ему подобные ночные заведения устремлялся весь модный Париж. И не только Париж. Говорят, что Ла Гулю в зените славы поддела принца Уэльского следующими словами: «Эй, принц. За шампанское платишь ты?» Впрочем, ко времени описываемых здесь событий Зидлер уже продал «Мулен Руж» (в 1894 году), и хотя кабаре оставалось популярным аттракционом, доходность его заметно уменьшилась. Ла Гулю ушла в 1895-м, а Жанна Авриль, когда Мориарти прибыл в Париж на поиски Гризомбра, работала в «Фоли Бержер». — Примеч. автора.