Месть Осени
Шрифт:
«Что делаешь?»
«Переезжаю», – набрала я одним пальцем и уже хотела засунуть телефон обратно, но Лёша оказался быстрее.
«Помощь нужна?»
Я собралась настрочить «Нет, спасибо», но встретилась взглядом с мамой.
Ладно… Допустим.
«А ты не занят?»
Местный священник по прозвищу Лексеич вручил мне ключ заранее, так что дверь я открыла сама.
Я поискала глазами выключатель. В дверь ввалился нагруженный рюкзаками Лёша, впуская февральскую стужу.
– Вот это холодрыга! – выдал он, скидывая вещи на пол. – Как тебя вообще на кладбище занесло?
Я наконец нащупала выключатель между кроватью и дубовой тумбочкой и зажгла свет.
– Случайно.
Что-то мелькнуло в лице Лёши, но так быстро, что я не успела понять.
– Ты дикая просто. Одной жить на кладбище…
– Тут священник рядом. За стенкой.
– Ну, раз священник… – Он по-хозяйски огляделся. – Давай обмоем, что ли. Есть чайник? Чашки?
Я хотела возразить, что обмывать нечего, но Лёша решительно направился к буфету. Чашки нашлись быстро. Там же стоял алюминиевый чайник, которому по виду лет было больше, чем мне. У единственной газовой конфорки лежал коробок спичек.
– Стола, значит, нет. – Лёша снова критически оглядел полупустое помещение.
Ага, и люстры. И занавесочек на окнах.
– Как видишь.
Я забрала у него чайник, налила воду и поставила на плиту. С газом я дел еще не имела. Сначала зажигаем, потом включаем… Или сначала включаем, потом зажигаем? Я принялась неумело чиркать спичкой. С третьей попытки огонь занялся, но прогорел так быстро, что я не успела донести его до конфорки.
– Дай я. – Лёша деловито забрал у меня спички. – Нужно одновременно поджигать и включать. У нас на даче была похожая…
«Когда это мы успели так подружиться, что он рассказывает мне про дачу?» – подумала я. А вслух спросила:
– Зачем ты это делаешь?
Лёша обернулся:
– В смысле?
– Помогаешь мне.
Лицо его утопало в рытвинах от подростковых прыщей, тело было слишком худым. Лёша стоял в черной толстовке с наспех задранными рукавами, а я не могла избавиться от другой картинки: окровавленная мятая рубашка, его измученное лицо с рассеченной бровью и потрескавшиеся губы. Моя ладонь вжимается в судорожно вздымающуюся грудь…
–
– Я же тебя пытала, – еле слышно прошептала я.
Зрачки его на мгновение расширились, но Лёша быстро взял себя в руки.
– Перестань, – отмахнулся он, – это была не ты.
– А кто?
– Зимняя Дева.
Ну да. А пальцы ему, видимо, ломал не Антон, а вселившийся в него злой дух.
– Это была я.
– И что ты мне предлагаешь? – Лёша сунул руки в бездонные карманы толстовки и выпрямился. – Отомстить тебе? Ударить? Кипятком облить?
Я невольно отступила. Вдруг отчетливо поняла, что мы одни на окраине кладбища, а долговязый Лёша при любом раскладе сильнее, чем я. И когда-то он не задумываясь метнул в меня пылающий горячий шар.
– Я тебе не предлагаю меня бить. Просто не понимаю.
– А что тут понимать, – раздраженно бросил он. – Что у вас за манера такая – допрашивать людей по любому поводу…
– У кого?
Он дернул плечом и, не ответив, достал телефон.
– Ты пиццу будешь? Суши? Тут сигнал вообще ловит?
Подняв телефон к потолку, Лёша отправился искать сеть. Сделав два круга по комнате, вернулся – как раз когда вода в чайнике, судя по звукам, начала закипать.
– А Юля тебя допрашивала? – осторожно спросила я.
– Юля меня выгнала. Вбила себе в голову, что это я виноват в… во всем, короче.
Что-то в его лице натолкнуло меня на мысль, способную прийти в голову только тому, кто хорошо знает Летнюю Деву.
– Она же тебя не… ничего тебе не сделала?
Кривая усмешка исказила тонкие губы, и столько в ней было горечи, что у меня похолодело внутри.
– Покажи, – попросила я.
– Зачем?
– Просто.
Тень недоверия пробежала по его лицу. Лёша не шелохнулся.
– Я просто хочу убедиться, что кто-то… – «Такое же чудовище». Я сглотнула. – Что не я одна тебя мучила.
Он молчал.
– Пожалуйста, – прошептала я так тихо, что сама едва себя услышала.
Медленно, не отрывая от меня немигающего взгляда, Лёша задрал край толстовки. Обнажил сначала чистую кожу живота с дорожкой волос, потом такую же чистую кожу на ребрах. Но когда он, подняв руки, полностью освободился от толстовки, я не сразу поняла, что именно вижу. На груди не было живого места – все расчертили взбухшие бело-розовые линии, словно кто-то, вооружившись лезвием, в ярости исполосовал его. Под линиями угадывались очертания ладоней – старые ожоги от Юлиной руки, когда она еще была Летней Девой.