Месть под острым соусом
Шрифт:
Слёзы льются без остановки. Этого не может быть! Не может! Мыслей нет… Внутри стоит дикий крик. Душа крошится. Семь лет. Семь! Лет! Вся молодость, лучшие годы… Ну почему судьба так жестока?
А ребёнок? Как я смогу выносить его в колонии? Как буду рожать? Как смогу расстаться с ним? Как он сможет прожить без меня? Всё детство… У всех детей будет мама, а у моего малыша – нет? Почему это случилось со мной?
В комнату приводят ещё одну женщину. Она не плачет – наверное, заранее знала, что её осудят, и успела свыкнуться с этой мыслью…
– Не убивайся так, не трать силы и нервы. Они тебе ещё понадобятся. Сколько тебе дали?
– Семь… лет. Я так долго не проживу! Мне всего восемнадцать!
– А звать тебя как?
– Маша.
– А я – Галя.
За нами приходят конвоиры. Выходим на улицу, нас грузят в автозак и куда-то везут.
– Как думаешь, куда мы едем? – спрашиваю, пытаясь представить, что меня ждёт в ближайшее время.
– В СИЗО. Куда ж ещё? Теперь ждать, в какую колонию определят.
Страх неизвестности буквально парализует. Сколько ужасов всегда рассказывают о СИЗО и колониях. Неужели мне придётся через это пройти?
В камере нас с Галей встречают спокойно. Я забиваюсь на предложенную кровать, сворачиваюсь калачиком и тихонько скулю. Мне страшно, горько, обидно… Оплакиваю свою неслучившуюся молодость и сиротское детство моего малыша. И неожиданно понимаю, что Дима так и не пришёл…
Дни в СИЗО тянутся бесконечно. Находиться тут очень тяжело. Может, со временем можно привыкнуть, но пока каждый час, проведённый здесь, даётся с огромным трудом. Впрочем, час – понятие чисто условное. Сколько времени – понять невозможно. Ни часов, ни телевизора, естественно, в камере нет. Каждый миг жду, что за мной придут и отправят по этапу.
Теряю счёт дням. Даже не могу вспомнить, сколько их прошло после суда… Однажды меня вызывают и выводят на улицу с другими женщинами. Нас грузят в фургон и куда-то везут. Едем долго. Теплится надежда, что везут сразу в колонию. Но нет, на станции заключённых пересаживают в специальный вагон. Окна зарешёчены. Небо в клеточку….
Значит, везти будут далеко… Страх неизвестности ужасен. Он разъедает душу, превращает в параноика. Как это пережить и не сойти с ума?
В какую колонию меня направят? Я уже знаю, что тех, кто сидит впервые, не сажают вместе с бывалыми. Хочется, чтобы не слишком далеко от дома, чтобы мама хоть изредка могла приезжать проведывать меня. Не представляю своей жизни в заточении. И мне очень страшно…
Едем долго. Значит, далеко. Судьба-злодейка и тут оказалась не на моей стороне. По приезду оказываюсь в карантине – его все проходят до того, как попадают в камеру. Целыми днями реву. До сих пор не могу осознать, что здесь мне придётся провести целых семь лет жизни, все лучшие годы…
Когда я наконец попадаю в общую камеру, меня охватывает настоящий ужас. Если в карантине со мной было человек десять, то тут – не меньше, чем полсотни. Когда мы с двумя другими женщинами входим, на нас устремляется куча оценивающих
В последнее время вдруг начали отекать ноги. Стоять некомфортно. Оглядываюсь в поисках свободного места или какого-то знака от старожилов. Коленки дрожат. Крупная женщина с добрым усталым лицом встаёт с кровати и подходит ко мне.
– Беременная? – киваю. – Как же тебя так угораздило, бедолага?
Вопрос риторический…
– Идём, покажу, где ты можешь лечь. Меня Мама Люба зовут, а тебя?
– Я – Маша.
– Сколько же тебе, деточка, лет?
– Восемнадцать, через месяц девятнадцать будет.
– Совсем ребёнок, – вздыхает. – По какой статье? Сколько дали?
Называю. Я уже поняла, что все тут – в большей или меньшей степени знатоки уголовного кодекса.
– Гонять на машине любишь?
Отрицательно мотаю головой.
– Я аккуратно вожу. Так вышло, в обморок грохнулась, потеряла управление и наехала на пешехода.
– Насмерть?
– Нет, но медики сказали, что тяжкие повреждения, в общем, он инвалидом остался. Я ему ещё выплатить компенсацию должна. Огромную… До конца жизни из зарплаты придётся часть отдавать. И то, наверное, жизни не хватит…
– Устраивайся, деточка.
Забираюсь на свою кровать и снова плачу. Распухшее от слёз лицо – теперь моё постоянное состояние. Тут мне можно не заботиться о том, как я выгляжу, и я выливаю со слезами своё отчаяние.
– Не плачь, – Мама Люба гладит меня по голове. – Всего через семь лет, а может и раньше, ты выйдешь отсюда и начнёшь новую жизнь. Тебе будет не так много лет, у тебя всё ещё может получиться. Думай о будущем, строй планы, мечтай.
Семь лет – слишком долгий срок, чтобы мечтать… Сейчас мне кажется, что я не справлюсь…
День за днём. Втягиваюсь в режим, учусь шить. Никаких скидок или поблажек беременным тут не предусмотрено. Не высыпаюсь. Устаю адски. Чувствую себя роботом, который вот-вот сломается.
Чтобы не сойти с ума, пишу письма маме, Диме, Валюхе… Не знаю, отправляют ли их из колонии. Может, часть просто выбрасывают? Ответы получаю от мамы и изредка от подруги. Дима молчит. Но я и не надеюсь, что он будет писать. Бумажные письма в мире за забором считают пережитком прошлого. А для меня они – тоненькая ниточка, связывающая меня с той жизнью, которая проходит без меня.
Я много думаю, почему мне дали такой большой срок, не учли смягчающие обстоятельства, ещё и отправили в самую далёкую от дома колонию? Как будто надо мной навис какой-то злой рок, прогоняющий прочь моего ангела-хранителя.
Очень скучаю по маме, чувствую себя маленьким брошенным ребёнком. Из колонии можно звонить домой, но не могу себе позволить делать это часто – влетает в копеечку. Приехать ко мне мама тоже пока не может – не с кем оставить папу, да и дорого добираться через всю страну.