Месть троянского коня
Шрифт:
Когда грязь и кровь были смыты, оказалось, что ран на теле больше, чем казалось вначале. На груди справа багровел косой след от удара мечом, в правую руку выше локтя тоже глубоко вошел наконечник меча или копья, оставив рану, после промывания вновь начавшую слабо кровоточить. Одна стрела попала в шею, и Гектор в пылу боя вырвал ее, едва заметив. Но и эти ранения не представляли бы серьезной опасности, если бы не стали все вместе причиной огромной потери крови. Страх Ахилла вызывала только торчавшая с левой стороны груди стрела.
— Она прошла над сердцем на расстоянии в два пальца, — сказал он, прощупывая
— Плохо? — спросила Пентесилея, опускаясь рядом с Ахиллом на каменные плиты пола.
— Самое паршивое, — проговорил Пелид, — это две вещи: во–первых, у нас нет никаких снадобий, останавливающих кровь и очищающих раны. И еще хуже — стрела локрийская.
— И что это значит? — спросила амазонка. — Они что, не умеют крепить наконечники?
— Ты поняла правильно. Стрела в ране двое суток. За это время жилы, которыми приделан наконечник, могли размякнуть и ослабеть. Если же он останется в ране, то…
— То мне конец… — прошептал Гектор. — Но выбора ведь нет. Вынимай ее, братец!
Ахилл вздрогнул. Братцем за всю жизнь называл его только один человек: Патрокл Менетид!
— Терпи, милый! — ответил он другу. — Сперва мне нужно решить, чем остановить кровь, и… О, ну какой я же остолоп! Аптека!
Он хлопнул себя по лбу и с прежней осторожностью опустил раненого на свой расстеленный плащ.
— Пентесилея! Мне нужно найти кое–что в нижнем этаже. Побудь с Гектором и следи, чтобы сюда не подобралось зверье.
— Пускай подбирается, — отвечала амазонка невозмутимо. — Мясо и шкуры нам вовсе не помешают.
Базилевс вскочил и тотчас исчез в провале коридора. Пентесилея сняла с пояса свою сумку и подложила ее под голову раненого, зорко оглядываясь по сторонам: вой и визг хищников по–прежнему доносились со всех сторон. Гектор посмотрел на женщину уже совершенно зрячими глазами и прошептал:
— Пентесилея! Так ты больше не хочешь моей смерти?
— Как же мне ее хотеть? — она пожала плечами. — Как мне ее хотеть, когда Ахилл тебя так любит, а я… а я так люблю Ахилла!
Гектор, наконец, смог улыбнуться по–настоящему.
— Прости меня!.. Прощаешь?
— И не подумаю! — воскликнула амазонка. — Вот уж не знала, что ты умеешь так нечестно пользоваться обстоятельствами! Посмотрел бы на себя: лежишь тут такой разнесчастный, весь израненный, желтый, как весенний мед, и тихонечко так просишь: «Прости!» И кем я буду, если в этом случае тебя не прощу? Нет уж, великий Гектор! Выздоравливай, вставай на ноги и тогда проси у меня прощения, а я буду иметь полное право решать, простить тебя или нет!
— И тогда простишь? — он продолжал улыбаться, хотя поднимавшаяся в груди боль заставила его губы искривиться.
— И тогда решим! — сказала она и отвернулась, держа на коленях лук и наблюдая за проходом.
Между тем, Ахилл, спустившись на первый этаж, заметался в сплетении нижних коридоров, потому что не мог вспомнить, какой именно ведет в аптеку. Ему помог случай: он заметил в нише одной из стен знакомую бронзовую фигурку Аполлона с чашей в руках. Дверь в заветный подвал была сорвана с петель, как и прочие двери дворца — грабители в поисках сокровищ врывались
Герой взял сначала один горшочек, потом подумал, что смеси может понадобиться больше, что в шатре есть другие раненые, и ухватил еще три — только чтобы поместились в руках.
Когда он во весь дух бежал обратно, ему навстречу из боковой галереи дворца выскочила львица. Ее окровавленная морда ясно говорила, что зверь только что наелся мертвечины и нападать едва ли намерен. Однако встреча была неожиданной, и львица заревела, ощерившись и грозно подняв переднюю лапу. У Ахилла были заняты руки, и он ни за что на свете не бросил бы драгоценные горшочки, а потому попросту дал зверю пинка, как обыкновенной кошке, вздумай та путаться у него под ногами. Львица взвыла и, пару раз перекувырнувшись, отлетела шагов на двадцать в сторону. Герой больше не смотрел на нее — у него не было времени.
Вновь уложив Гектора к себе на колени, Ахилл аккуратно залепил древко стрелы вокруг ранки густой смесью и так же тщательно нанес слой целебного состава на спину — туда, где должен был выйти наконечник. Перед этим он долго и осторожно прощупывал тело раненого над левой лопаткой, надавливая то там, то здесь.
— Судя по длине древка, что торчит наружу, — негромко проговорил он, — стрела не пробила всего–навсего полтора–два пальца плоти. Послушай, Пентесилея, достань–ка свой нож!
Она повиновалась, ничего не спрашивая, только молча следя за Пелидом.
— Мне придется, — продолжал Ахилл, — причинить ему боль. Но пускай она будет один раз и будет мгновенная, понимаешь? Сейчас я протолкну стрелу насквозь, чтобы вышел наконечник. Ты тотчас — понимаешь, сразу! — отсекай его ножом, и я мигом ее вытащу. Сможешь?
— Смогу, конечно, — спокойно ответила амазонка.
— Ну, в таком случае… Готова?
— Готова.
— Давай!
Сжав между пальцами древко стрелы, Ахилл одним движением толкнул его вперед. Наконечник выскочил из спины Гектора, в вязкой гуще целебной мази — и тут же отлетел, срезанный острым, как бритва, ножом Пентесилеи. Обратным движением руки Ахилл в то же мгновение выдернул стрелу из тела.
Гектор не вскрикнул, но лишь весь дернулся и обмяк на коленях друга.
— Как он? — спросила амазонка тревожно.
— Сердце бьется, — глухо ответил Ахилл, вытирая с лица хлынувший струями пот. И, отняв от ранки на груди троянского героя целебную примочку, добавил: — И кровь пошла чистая, значит, хвала Аполлону, там не было гноя! Он потерял сознание, но иначе и не могло быть. Давай сюда повязки… Какая же ты умница, что захватила холст!
— Ты в первый раз меня похвалил! — воскликнула молодая женщина и ощутила, что на ее лице, совсем не ко времени, проступает краска.