Месть в три хода
Шрифт:
Иву Беару скандал, наоборот, оказался только на пользу. Очередной тираж его "Бесконечного падения" раскупили за две недели, а журнал "Paris Match" по результату рейтинга объявил его писателем года.
Итак, Беар блаженствовал на своей вилле в Антибе, в то время, как Аглая просыпалась по ночам от собственного зубовного скрежета. К тому времени они с Пьером стали спать в разных спальнях.
Формальным предлогом для сепарации стал храп господина Бриали. Постоянно пребывая в крайнем нервическом возбуждении, Глаша просыпалась от малейшего шороха и немедленно начинала думать
– Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам, – свистящим шепотом цитировала она в ночной тишине евангелие от Луки.
Рано или поздно, справедливость будет восстановлена. Человек, укравший у нее мировую славу, заплатит за это сполна. В этом Аглая была глубоко убеждена.
* * *
На обочине шоссе мелькнул дорожный указатель. Белая стрелка на синем как небо фоне и, рядом с ней, аккуратная надпись: "Nice".
До виллы "Флоренция" было удобнее добираться по объездной дороге, но с Ниццей у меня были связаны особые воспоминания, и я попросила Пьера проехать через город по знаменитому Английскому бульвару.
Слева за широкой набережной лениво плескалось море совершенно невероятного пронзительно-лазурного цвета, оправдывая название Cфtй dґAsur – Лазурный берег. Такого тона я никогда не видела в Барселоне. Даже в самый солнечный день в Испании цвет воды тяготел к сини, иногда, на мелководье – к бирюзе, но только не к лазури, и каждый раз, приезжая в Ниццу, я гадала, чем именно обусловлен этот изумительный оттенок.
Слева проплыл огромный угольно-черный, как глыба шлифованного обсидиана, небоскреб, целиком составленный из непроницаемых, как ночной мрак, стеклянных прямоугольников. На верхней части фасада странный абстрактный барельеф яркостью красок соперничал с морской лазурью. Он казался гигантской тропической бабочкой, присевшей отдохнуть на сверкающий кристалл черного кварца.
Высотные конструкции из стекла и бетона сменились более солидными и приземистыми зданиями в стиле барокко и романтического неоклассицизма. Морской раковиной засверкал на солнце розовый купол отеля "Негреско". После стремительной гонки по автобану казалось, что мы едва движемся, даже не движемся, а медленно плывем по течению пестрой автомобильной реки.
Поток машин вынес нас к широкой арке отеля. Швейцар в белых перчатках, цилиндре и синей униформе с пелериной услужливо распахивал дверь перед маленьким усатым толстячком.
Ехидно подмигнув зеленым глазом, светофор в последний момент переключился на желтый. Нога Пьера переместилась на тормоз, и "Корветт Кабрио" неохотно застыл у кромки пешеходного перехода.
Швейцар вслед за толстяком скрылся за массивными дверями, и я перевела взгляд на переходящих улицу людей. Мое внимание привлекли пышные золотистые кудри удивительно глубокого и насыщенного оттенка, крайне редко встречающегося в природе. Если бы они принадлежали женщине, я бы, не раздумывая, побилась об заклад, что волосы покрашены,
Откинув ладонью упавшую на глаза прядь, блондин повернул лицо в мою сторону. Близорукость мешала четко различить его черты, но и без того было очевидно, что парень просто фантастически красив. Меня охватило странное чувство тревоги, причину которой я никак не могла понять. Еще несколько шагов – и солнечный луч высветил васильковую синеву глаз. Что же меня беспокоит? Парень хорош, ничего не скажешь, но красота его слишком женственна. Такие сахарные херувимчики не в моем вкусе. Тогда отчего вдруг так сильно забилось сердце?
– Херувим, – пробормотала я, и это слово, как пароль, отбросило меня в прошлое.
Мрачный осенний лес, размокшая от дождя тропинка, я в виде грязной бомжихи бреду с рюкзаком за спиной сквозь тошнотворно промозглую сырость. Ручей, хлипкие деревянные мостки и, невероятным контрастом с угрюмым уродством осени – ошеломляюще прекрасное видение – идущий по мосткам златокудрый ангел…
– Твою мать! – от изумления я перешла на русский.
– Что? – непонимающе посмотрел на меня Пьер.
– Нет, ничего, это я сама с собой разговариваю.
Блондин, не взглянув в мою сторону, прошел прямо перед лобовым стеклом и, свернув на набережную, двинулся вдоль моря.
Близорукость не помешала мне его разглядеть. Я не могла похвастаться хорошей зрительной памятью, но это лицо я запомнила почти с фотографической точностью. Это был он – насильник № 7, с которым я некогда всласть побарахталась в луже размокшей глины.
Моим первым порывом было выскочить из машины и помчаться вслед за блондином. Вряд ли бы я смогла внятно объяснить в тот момент, чего ради мне это понадобилось. Скорее всего, причиной сего странного импульса было мое почти патологическое любопытство. Мне страшно хотелось узнать, почему он тогда набросился на меня, что делает в Ницце, испытывает ли непреодолимую тягу к грязным бомжихам, и, вообще, чем по жизни занимается.
В то же время нестись вдогонку за незнакомым парнем и орать при этом на всю набережную: "Привет! Помнишь, как ты насиловал меня в луже?" было как-то неудобно. В конце концов, попытка изнасилования – не повод для интервью.
Пока я ерзала на сиденье, терзаясь противоречивыми чувствами, на светофоре вновь загорелся зеленый, и "Корветт Кабрио" двинулся вперед, лишив меня выбора.
– Что с тобой? – осведомился Пьер. – Когда Глаша вспоминает Ива Беара, она тоже говорит "твою мать".
– Вот и я кое-кого вспомнила.
– Уж не смазливого ли блондинчика, на которого ты засмотрелась на переходе? Ты с ним знакома?
– Не думаю, – покачала головой я, решив, что попытку изнасилования вряд ли можно считать знакомством. – Просто его вид напомнил мне об одном событии.
– О каком событии?
– Об изнасиловании.
– Ты имеешь в виду Глашу?
– Нет. Себя.
– Тебя тоже насиловали? – изумленно вскинул брови Пьер.