Место для жизни

Ялкут Селим Исаакович

Как Надя не крутится, а приходится дать. Ахмед – марокканец. Тоже много пропускает. Кого-то она должна назвать. Юда стрельнул глазом.

– Почему Ахмед?

– Много болеет. А Абрамова нельзя увольнять. Считайте, это личная просьба.

– Хорошо, пусть будет Ахмед. Ты сказала.

Наде тогда было паршиво. И тут подходит Абрамов: – Я слышал, Ахмеда увольняют. Я слова не имею, Надечка. Но хороший человек, неужели ничего нельзя сделать.

– Абрамов, отойдите от меня. – Говорит Надя. – На большое расстояние. Прошу

ко мне сегодня не обращаться и ни о чем не спрашивать.

– К Юде у меня здоровое классовое чувство. – Говорит Марик. – Как в мафии. Ничего личного. Только классовое. Он по одну сторону баррикад, я по другую. – И Марик ребром ладони показывает на столе, где он, а где Юда. У Марика длиннющие пальцы, рука тонкая, совершенно непохожа на рабочую. Юда ест, хоть за отдельным столом, но в общем зале. Там же, где все. И так же стоит в очереди с подносом. Никаких себе поблажек.

– Я теперь могу оценить, как там в Союзе. Это же благодать, для начальства отдельный кабинет. Ты их не видишь, они тебя. Кусок в горло не лезет, когда эта рожа рядом. Двух людей я не перевариваю. – Марик разглагольствует, он из всей бригады самый живой и общительный. – Юду как пролетарий эксплуататора, и Наримана – лично. И всю их гадскую систему, со всеми этими автобусиками, с этими обедами. Никакой романтики.

Действительно, все организовано предельно. На работу и с работы автобусом, буквально к самому дому. И сидя, конечно, чтобы, не дай Б-г, не устать раньше времени. Чтобы доехать полному сил, здесь их из тебя высосут. Автоматы кругом, обед как в приличном кафе. Юда тем же питается, так что без обмана. Там, на кухне, хоть наших половина, а тоже работой дорожат.

– А Наримана я очень не люблю. Это уже по-человечески. – Повторяет Марик. – Нариман – бакинский еврей. Угодливый до тошноты. К Наде сразу: – Тетя Надечка.

– Нариман, у меня все племянники дома.

Отошел и снова проверяет: – Тетечка Надя.

– Я же вам сказала.

– Знаешь, напиши на Ольга, что плохо убирает.

– Почему, плохо?

– Ты видишь, я с утра иду, тряпка совсем сухой. Значит, плохо убирал.

– Ладно, давай работай.

Вечером опять подходит, льстивый: – Слушай, дорогая, не пиши на Ольга. Я подумал. Лучше не надо. Зачем неприятность.

Нариман очень туп. В цеху он, как был уборщик, так и остался. Рабочие получают намного больше, и Нариман хотел бы, но явно не справляется. Как-то Володя устроил переполох.

– Слушай, Нариман. Я тебе скажу, если ты не трепло.

– Какой трепло. Что такое?

– Неважно. В общем, слушай, только никому. Ты понял? Клянись Аллахом. В Баку открывают заводской филиал. Особняк купили. Сад. Шофера взяли. А представителя нет, ищут. И я подумал…

Тут и Нариман сообразил, что к чему.

– Ты понял? Правильно. Баку знаешь? Знаешь. Язык, писать умеешь. Производство, что тебе рассказывать. Молодой. Интересный. Красивый даже.

Галстук на тебя наденут. Бабочку. Вот сюда. Я подумал, конечно, Нариман. Все подходит. Но есть один трудный момент.

– Слушай, скажи.

– Ты должен математику знать. И возьмут.

– Как знать?

– Экзамен будет. Тест нужно пройти. Здесь, знаешь, блат не годится, только тест. Могу показать, что бы ты заранее знал. Если ответишь правильно, значит, твой шанс.

– Давай, слушай.

– Вот, смотри. Рисую треугольник. Понял?

– Что?

– Треугольник. Видишь?

– Этот, да?

– Этот, этот. А ты мне докажи, что это треугольник.

– Как, докажи?

– Это и есть тест. Они тебе скажут, докажи.

– Что, так не видно – треугольник.

– Мало, что видно, а ты докажи.

– Если видно, зачем доказывать. Зачем время портить? Слушай. Мамой клянусь, что треугольник.

– Это не надо. Откуда они знают твою маму. Хорошо, дальше думай, потом скажешь. А пока подойди к Наде. Только не говори прямо, просто окажи внимание. Ты же умеешь. Она тебе будет характеристику писать. Скажи что-нибудь хорошее женщине. Приятное. Чтобы не бегала, а то, как лошадь, носится. И чтобы про меня, ни в каком виде. Ты понял?

Марик не одобряет розыгрыша. – Что ты развлекаешься с этим стукачом? Охота тебе, не видишь, кто такой. – Марик с юмором, но тут не понимает. Он играл в симфоническом оркестре. Имел хорошую скрипку. Вывезти не дали. Он готовился, продумал. Но кто-то стукнул, явно из своих. Забрали прямо на таможне, и разрешение не помогло. Теперь Марик без инструмента. Такой, что ему нужен, стоит многие тысячи. Марик махнул рукой и пошел в пролетарии.

В Надином подчинении есть еще один. С гонором. Бывший полковник.

– Если не врет, – говорит Володя, – откуда в Советской Армии полковник-еврей. Илья, признайся, что ты – майор. Только не обижайся. Майор – тоже человек. Вот Юда – полковник. Сразу видно.

Но Илья не простой полковник. Он конструктор-артиллерист. Работал в кабэ. Он и не думает обижаться.

– Ты, Володя, вшивый журналист. Слуга партии и народа. Зачем мне на тебя обижаться? Между нами пропасть. Меня бы в жизни не выпустили, если бы Союз не развалился.

– И что ты такого наделал?

– Ого. Вызывает генерал. Конечно, только на вы. По цивильному. Доктор технических наук. Значит так, пушка выстрелит, вы сядете на волгу. В тот же день.

– Ну и как?

– А так.

– Волгу дали?

– Москвич. Потому что власть такая. Обещает одно…

– Чего ты все на власть. Признайся, у тебя ствол разорвало. Или колесо отлетело. Скажи, сейчас можно.

– Я бы сказал, Надя рядом. И, между прочим, на Госпремию выдвигали. Это тебе не стишки кропать на субботник. Камень на камень, кирпич на кирпич…