Место смерти изменить нельзя
Шрифт:
И только потом камера найдет, нащупает, разглядит маленькую тонкую фигурку на крыльце, протянувшую навстречу Вадиму руки: змейка, ящерка в серебристо-сером платье — Соня.
Теперь наезд, вот так, следуя за моим взглядом, приближаясь, поднимаясь по лестнице: серебряный всплеск света на округлости груди; легкий золотистый сумрак между смуглыми ключицами; тонкая точеная шея; круглый упрямый подбородок; капризный изящный рот; губы, сложенные для поцелуя, (пока еще не мне, Вадиму!); улыбка, ямочка на левой щеке, два белых влажных зуба, широко расставленных, с детской щелкой посередине.
Дальше нос, обычный аккуратный носик, но не это главное; вот, вот, теперь! Утони в этих глазах, оператор, как тону и таю я! Цвета темного янтаря, плавно уходящего к вискам разреза, под сенью прямых игольчатых ресниц; нет, так не бывает, я сплю, мы с оператором спим, и видим сон, как художник рисует эту каштановую прядь на смуглом чистом лбу; нет, проснись, оператор, проснись и сними этот царственный и змеиный поворот головы, этот взгляд, яхонтовый, теплый, непроницаемый!
Сейчас и мне достанется поцелуй, как это удачно, что у французов принято все время целоваться, иногда это окупается сторицей; что бы такое сказать, любезное и остроумное? Хочется понравиться, она замужем, муж у нее «скучный и богатый»; вот и он, длинный и с длинным носом, невзрачный, серый, никакой, — богатый? Они втроем о чем-то толкуют, а я еще не придумал, что сказать; надо вырваться из плена этих глаз, но никак. Они меняют цвет, они расширяются и темнеют, они обращаются на меня — эх, держись, Максим! Ее губы что-то произносят, теряя в замедленной съемке улыбку; ее глаза темнеют и остывают, ее лицо, обращенное ко мне, замирает в ожидании ответа, а я стою, кретин бессловесный, вот чертовщина! Эй, стоп! Кино снято!
— Простите, — встрепенулся он, — я не расслышал? Засмотрелся: вы очень удачно вписываетесь в кадр… — сказал он немножко игриво, не зная, подать ли руку или поцеловаться.
Соня, глядя ему в глаза, медленно повторила:
— Где мой папа, Максим?
…Это снова было похоже на кино, но на то, которое он не любил: дурное, путаное, с многозначительными немыми сценами и бессмысленно-нервными восклицаниями. Говорили все одновременно, перебивая друг друга и не понимая ответов.
— В каком смысле? — спрашивал Максим.
— Как это где? — восклицал Вадим.
— Он же с вами? — тревожно не понимала Соня.
— Наоборот, он с вами, — удивлялся Вадим.
— Почему с нами, он с вами!
— Но он же остался у вас!
— Боже мой, у вас, у вас он остался!
— Ты что-то путаешь. Соня, ты позвонила…
— Так, стоп!
Гомон перекрыл Пьер, Сонин муж.
— Войдемте сначала в дом.
Вошли. Разделись. Дом был великолепно элегантен, но было не до того. В гостиной оказались еще двое мужчин и одна дама. Их лица были встревоженно-любопытны — видимо, до них долетели обрывки разговора на крыльце.
— Наши друзья, — бросил Максиму Пьер. Наскоро протянули руки.
— Маргерит, — тряхнула его руку женщина, удивительно похожая на Пьера длинным носом и бледным, без малейших следов косметики, немолодым лицом, обрамленным модной мальчишеской стрижкой.
— Жерар де Вильпре, — представился высокий, чуть полноватый мужчина с кудрявой головой и приятными карими глазами, подавая
На этот раз некрупная, но крепкая рука легла в руку Максима: изысканно красивый молодой человек, в тонких чертах которого затаилась Азия, бегло улыбнулся ему.
Уселись в кресла.
— У нас недоразумение, — четкой скороговоркой проинформировал своих гостей Пьер. — Не можем разобраться, куда запропастился мой тесть. Так что я вынужден занять общее внимание прояснением этого обстоятельства.
Соня была бледна, ее глаза мгновенно обметали синевато-серые тени, как это часто бывает у смуглых людей. На такую кожу свет во время съемок нужно ставить продуманно, иначе тени могут дать зеленоватый оттенок, который Максим не любил…
— С папой что-то случилось, — тихо сказала Соня. Пьер обвел всех строгим взглядом.
— Спокойно, — сказал он, — не паникуй, Соня. Сейчас все выяснится.
Давайте по порядку. Итак, как я понял, никто не знает, где находится месье Дор?
— И он снова оглядел всех по очереди.
— Похоже на то, — ответил ему за всех Вадим.
— Вчера Арно должен был приехать к нам с Соней после съемок. Мы об этом с ним договаривались. Вадим об этом знал — так? Арно вам говорил, куда собирается ехать после съемок?
— Говорил. К вам.
— Мне он тоже так сказал, — подал голос Максим. Пьер молча посмотрел на него и снова перевел глаза на Вадима.
— Вы обещали отпустить Арно, как только его сцена будет снята, Вадим.
Правильно? Вадим кивнул.
— На съемках все было нормально?
— Да, — пожал плечами Вадим.
— Он ушел сразу после своей сцены?
— Да.
— Значит, он закончил сцену и уехал. Дальше он собирался заскочить ненадолго домой, разгримироваться, принять душ, переодеться.
— Этого я не знаю, — сказал Вадим.
— Он мне отдал свои ключи, — заговорил Максим. — Он не мог поехать домой.
— У него есть еще одни, — строго отозвался Пьер. — И он поехал домой — это логично, не так ли? После съемок актеру нужно разгримироваться и привести себя в порядок.
— Он мог доехать прямиком до вас и принять душ у вас, разве нет?
— Мог. Но он хотел заехать к себе домой. Он нам так сказал. Это его дело, не правда ли, где ему удобнее принимать душ?
— Разумеется, — согласился Максим. — Только нас это никуда не продвигает. Мы не знаем, заезжал он домой или нет. Все, что мы можем сказать с уверенностью, — уходя со съемок, он собирался ехать к вам.
— Вы не знаете? Вадим, может, и не знает. А вот вы, Максим, — вы знаете.
— Почему это?
— Потому что вы, приехав со съемок, нашли его дома пьяным и спящим. Так ведь?
— Я? — Максим обалдел от такого заявления.
— Вы.
— Бред какой-то. С чего вы взяли? Когда я приехал, дяди не было. Я его спокойно ждал, уверенный, что он у вас, а потом позвонила Соня…
— Правильно, Соня вам позвонила потом. Но только уже после вашего звонка.
— Моего звонка?
— Вашего.
— Куда?
— В каком смысле?
— Куда я звонил?
— Нам.
— Я вам звонил?