Место встречи изменить нельзя (сборник)
Шрифт:
Слева от горбуна сидел высокий красивый парень, держа в руках гитару. Один глаз у него был совершенно неподвижен, и, присматриваясь к его ровному недвижному блеску, я понял, что он у него стеклянный, и помимо воли в башке уже крутились какие-то неподвластные мне колесики и винтики, услужливо напоминая строчку из сводки-ориентировки: «Разыскивается особо опасный преступник, рецидивист, убийца – Тягунов Алексей Диомидович… Особые приметы – стеклянный протез глазного яблока, цвет – ярко-синий…»
И спиной ко мне в торце стола сидел еще один бандюга, плечистый,
Долго смотрел на меня горбун, потом засмеялся дробненько, будто застежку-«молнию» на губах раздернул:
– Ну что ж, здравствуй, мил человек. Садись к столу, поснедай с нами, гостем будешь… – И сам кролика за ушами почесывает, а тот от удовольствия жмурится и гудит, как чайник.
– В гости по своей воле ходят, а не силком тягают, пушкой не заталкивают, – сказал я недовольно. Мне к ним ластиться нечего было, с ласкового теля уголовник две шкуры снять постарается.
– Это верно, – хмыкнул горбун. – Правда, если я в гости зову, ко мне на всех четырех поспешают. И ты садись за стол, мы с тобой выпьем, закусим, про дела наши скорбные покалякаем.
СОВЕТЫ ДОМАШНИМ ХОЗЯЙКАМ
Вкусное повидло получается из тыквы, сахарной свеклы и моркови при условии, что они были взяты в равной пропорции. Повидло получается сладкое, добавлять к нему сахар не требуется, даже если оно пойдет для начинки пирогов.
Ольга Зорина
«Вечерняя Москва»
– …Выпьешь? – спросил горбун.
– Нальете – выпью.
– Клаша! – не поднимая голоса, позвал горбун.
Из двери в соседнюю комнату появилась мордастая крепкая старуха. Она поставила на стол еще три бутылки водки, отошла чуть в сторону, прислонилась спиной к стене и тоже уставилась на меня, и взгляд у нее был вполне поганый, тяжелый, вурдалачий глаз положила она на меня и смотрела не мигая мне в рот.
– За что же мы выпьем? – спросил горбун.
– А за что хотите, мне бы только стакан полный…
– За здоровье твое пить глупо – тебе ведь больше не понадобится здоровье хорошее…
– Это чего так?
– А есть у нас сомнение, что ты, мил человек, стукачок! – ласково сказал горбун и смигнул дважды красными веками. – Дурилка ты картонный, кого обмануть хотел? Мы себе сразу прикинули, что должен быть ты мусором…
Я развел руками, пожал плечами, сердечно ответил ему:
– Тогда за твое здоровье давай выпьем! Ты, видать, два века себе жизни намерил…
Он беззвучно засмеялся, он все время так усмехался – тихо, будто шепотом он смеялся, чтобы другие его смеха не услышали. И в смехе открывал он свои белые больные десны и неровные зубы, обросшие рыхлыми
– Никак ты мне грозишься, мусорок? – спросил он тихо.
– Чем же это я тебе угрожу, когда вокруг тебя кодла? С пушками и перьями вдодачу? От меня тут за минуту ремешок да подметки останутся…
– А дружки твои из МУРа-то где же? Они-то что же тебе не подсобят?
Я посидел молча, глядя в пол, потом медленно сказал:
– Слушай, папаша, мне аккурат вчера, об это же время, твой дружок Фокс сказал замечательные слова. Не знаю, конечно, про что он там думал, мне он не разобъяснял, но он вот что сказал: «Самая, – говорит, – дорогая вещь на земле – это глупость. Потому как за нее всего дороже приходится платить…»
– Это ты к чему? – все так же ласково и тихо спросил горбун.
– А к тому, что мне моя глупость по самой дорогой цене достанется. Да-а, глупость и жадность. Больно уж захотелось легко деньжат срубить, вот вы меня ими, чувствую, досыта накормите…
Взял свой стакан и выпил до дна. Закусил капустой квашеной, взглянул на горбуна, а он молча заходится своим мертвым смехом:
– Правильно делаешь, мент, гони ее прочь, тугу-печаль. Ты не бойся, мы тебя зарежем совсем не больно. Чик – и ты уже на небесах!
– Стоило через весь город меня за этим таскать…
– А ты что, торопишься?
– Я могу еще лет пятьдесят подождать.
– А мы не можем, потому тебя сюда и приволокли. И если не захочешь принять смерть жуткую, лютую, расскажешь нам, что вы, мусора, там с Фоксом удумали делать…
Вылезли вперед коричневые рыхлые зубы, сильнее побелели десны, и полыхали злобой его бесцветные глаза мучителя. Черт с ним, пока грозятся, не убьют. Убивать будут внезапно, по-воровски.
Обвел их всех взглядом – все они сидели, вперившись в меня, как волки в подранка, – и почему-то первый раз безнадежность пала на сердце холодом страха и отчаяния. Они меня не раскололи, я в этом был просто уверен, но и рисковать не станут.
– А ты в Москве живешь? – спросил горбун.
– Нет. Ярославская область, Кожиновский район, деревня Бугры, совхоз «Знаменский»…
– Так ты что, деревенский? – удивился горбун, а все остальные молчали как проклятые.
– Какой я деревенский! Но у меня стокилометровая зона – прописки не дают, вот я там и проедаюсь шофером в совхозе…
– А документы у тебя есть?
– У меня теперь всех документов – одна бумажка. – Я достал из гимнастерки справку об освобождении с изменением меры пресечения.
Горбун поднес ее близко к глазам, прочитал вслух:
– «…Сидоренко Владимир Иванович… изменить меру пресечения на подписку о невыезде…» Так у вас там на Петровке целая канцелярия для тебя такие справочки шлепает, – хмыкнул он.
– Чем богаты, тем и рады. Больше все равно у меня ничего нет, – развел я руками.
– А ты как к Фоксу попал? – спросил он миролюбиво, и снова забрезжил тоненький лучик надежды.
– Это его три дня назад ко мне в камеру бросили…
– Ну а ты там что делал?