Место встречи изменить нельзя (сборник)
Шрифт:
Дверь в конце коридора вела на крутую железную лестницу. Стас спустился по ней и неожиданно оказался за кулисами. Здесь было полутемно. Причудливыми волнами застыли складки занавесов и кулис, чернел провал оркестровой ямы, зыбь партера уходила в глубину зала, где очень далеко ночными бакенами краснели буквы «Выход». Рабочий, возившийся где-то наверху, над сценой, кричал: «Электрики! Электрики, черти, луну снимайте!» И голос его булыжником катался в пустой бочке зрительного зала.
«Смешно, что мы часто не только не задумываемся над сущностью явлений вокруг нас, но даже не подозреваем о существовании у них какой-то оборотной стороны, – подумал Стас. – Нас четко держит в
Стас тряхнул головой и поднялся обратно по лестнице. Дверь – «Инспектор по кадрам» – была приоткрыта.
Стас представился пожилой женщине, сидевшей за старинным письменным столом.
– Мне нужно посмотреть несколько личных дел…
– Творческих? – деловито спросила инспектор.
– Как? – не понял Тихонов.
– Ну, служащих или артистов?
– Артистов.
– А в чем дело? Кто-нибудь проштрафился?
– Да нет, что вы! – засмеялся Стас. – Просто в силу профессиональной любознательности.
– А чье именно дело вам требуется?
– Видите ли, я бы хотел посмотреть несколько…
– Ясно, ясно, – догадалась Марианна Ивановна. – Вот шкаф с личными делами, кто вам нужен – ищите сами. Секретничаете все!
Тихонов сказал:
– Вы не обижайтесь, пожалуйста. Ведь у нас, в уголовном розыске, специфика: спросим иногда про Петрова – и уже готова версия: то ли у Петрова что-то украли, то ли он у кого-то украл – в общем, в какой-то краже Петров замешан…
Кадровичка засмеялась:
– Да ладно уж, я эту шутку еще в двадцатом году от артиста Александра Вишневского слышала. Трудитесь…
Тихонов взял несколько личных дел.
Букова Елена Николаевна. Анкета: тридцать два года. Образование высшее. Копия диплома. Характеристика в девять строчек. Автобиография. Тоже несколько строчек: родилась, училась, поступила… Копии приказов: зачислить в театр, предоставить отпуск, объявить благодарность. Присвоить вторую категорию. Заявление об отпуске, еще одно. «Ей-богу, – подумал Тихонов, – у швейной машинки паспорт и то разговорчивей: что она умеет делать, чего нет; когда хорошо работает, когда плохо; кому на нее жаловаться…» Тихонов вздохнул и вернулся к автобиографии. Четкий, почти каллиграфический почерк. «Выработанный», – вспомнил Тихонов термин экспертов-почерковедов. Не спеша, наверное, писала, выводила. А вот прошлогоднее заявление об отпуске. Здесь Букова явно спешила – зачеркивала, некоторые слова недописывала. Все равно строчки круглые, гладкие, как на школьной доске. Да, не густо.
Тихонов открыл тоненькую папку с надписью «Панкова З. Ф.». Так, Зинаида Федоровна, тридцати одного года, автобиография: школа, театральная студия, эстрада, театр. Присвоена вторая категория. Вот и все. Взысканий нет. Благодарность – «За творческие успехи» – ко дню Восьмого марта. Отпуск, еще отпуск, трудовая книжка. Все. Ближайшая подруга Буковой. Задушевная. Ставицкий говорил, что Панкова принимала очень близко к сердцу его разрыв с женой. В автобиографии, конечно, об этом ничего нет. И не может быть. Почерк какой корявый. Двоечницей, наверное, в школе была. Не то «к», не то «н» – не разберешь, одинаково пишет. Постой, постой. Эти буквы кто-то еще пишет так же. «Н» похоже на «к», и «к» похоже
Тихонов отложил папочку, полистал «для дела» еще несколько. Потом спросил:
– Скажите, пожалуйста, в какое время приходит в театр Панкова?
– Видите ли, Панковой сейчас нет в Москве. В Ленинграде у нее старушка мать. Недавно она серьезно заболела, и Панковой предоставили отпуск за свой счет. Завтра она должна выйти на работу.
– А когда она уехала?
– В понедельник вечером или во вторник утром. Я точно не знаю. Зине неожиданно сообщили о болезни матери, и она договорилась об отпуске с режиссером Колосковым по телефону.
– Ясно. Автобиографию Панковой и ее заявление я, с вашего разрешения, возьму…
– Тут, видимо, какое-то недоразумение. – Колосков, коротко стриженный молодой человек, нервничал. – Зины с понедельника нет в Москве, она уехала к больной матери.
Стас быстро просчитал в обратном порядке: четверг – раз, среда – два, вторник – три. Аксенова погибла в понедельник. Спросил:
– А как это произошло?
– Часов в десять вечера она позвонила мне домой, была очень взволнованна. Сказала, что с матерью плохо и она немедленно выезжает в Ленинград. Зина просила оформить ей отпуск до пятницы.
– Значит…
– ..завтра она обязательно должна быть к двенадцати часам, у нас крайне ответственная репетиция.
Прямо из театра Тихонов поехал к Панковой домой, в Кривоколенный переулок. Дверь открыл представительный мужчина в сапогах и галифе.
– Зинаида Федоровна? Она в отъезде, – сказал он задумчиво. – Да вы заходите. Знакомый ей будете?
– В общем-то знакомый. А она давно уехала? – спросил Тихонов.
– Порядочно. Дня три-четыре, значит.
– Три-четыре?
– Да я вам точно скажу. В воскресенье, значит, я ей сказал, чтобы она жировку за свет и газ рассчитала – ее очередь. Она говорит: «Ладно, Павел Кузьмич, к вечеру сделаю». Смотрю, вечером ее нет. Известное дело – артисты! А в понедельник сидим, телевизор смотрим, слышу – дверь у нее хлопнула. Я сразу к ней в комнату, а она сидит на диване, чемодан пакует. Я, значит, ей: «Ты что, Зин, уезжаешь? А жировка?» Она говорит: закрутилась, мол, с делами, забыла, говорит, жировку вывесить. И дает ее мне. А сама уехала, на гастроли, что ли, в субботу обещала вернуться.
– Что же она, прямо так в полночь и укатила? – вежливо удивился Тихонов.
– Да нет, часов одиннадцать было, аккурат телевизор кончился, как я к себе зашел.
– Ну, спасибо, папаша, – сказал Стас, глядя через его плечо на листок с расчетом за свет и газ, пришпиленный к кухонной двери. Теперь окончательно ясно, откуда эти корявые, совпадающие «н» и «к». – Водички нельзя попить?
– Это пожалуйста, воды у нас вдоволь, вон из крана третий день течет, а слесарям плевать… – Сосед, бормоча, пошел на кухню. Стас протянул руку, отцепил от двери счет, опустил его в карман. «Состава преступления нет, – подумал он. – За малозначительностью кражи и отсутствием вредных последствий».
Пить совершенно не хотелось, но Тихонов цедил воду, невкусную, с запахом железа, леденящую зубы.
На сей раз замок открылся сразу, и это обрадовало Тихонова – замерзли руки и проделывать фокусы с ключом ужасно не хотелось. «За это я сейчас вызову наконец слесаря», – злорадно подумал Стас. Дуя на пальцы, он набрал номер комендантского отдела, но там никто не снимал трубку. Стас посмотрел на часы – обед. Замок в этот день починить было не суждено.
Тихонов уселся за стол, с удовольствием вытянул длинные ноги, снял телефонную трубку, набрал номер, подождал.