Место явки - стальная комната

Орлов Даль Константинович

Л е в Н и к о л а е в и ч (настороженно). Каком же?

П о м о щ н и к. Послал по почте запрещенные книги ваши. Помните, просил крестьянин один, из Пензенской губернии?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Что послали?

П о м о щ н и к. «Не убий», «Николай Палкин», «Приближение конца», еще некоторые… Пока мне запретили выезд из Ясной.

Л е в Н и к о л а е в и ч (с улыбкой). Когда я вырасту большой… (Серьезно.) то возьму первое попавшееся дело о революционерах и опишу, что он переживал, когда решил убить провокатора,

что переживал этот провокатор, когда он его убивал, что переживал судья, который постановлял приговор, что переживал палач, который его вешал…

П о м о щ н и к. Мне-то, в худшем случае, высылка. А вот телеграмма, утренняя — от жены Молочникова: «Муж осужден год крепости уже посажен».

Л е в Н и к о л а е в и ч (сурово). От таких вестей даже во мне, в восемьдесят лет, поднимается злоба и ненависть!.. Что же молодежь, как же им не быть революционерами?!

П о м о щ н и к. Это не все. Отложил вам номер «Руси», последний. Двадцать казней в Херсоне.

Л е в Н и к о л а е в и ч (разворачивает газету, просматривает). Вот оно!.. Да, хорошо устроили: один подписывает, другой читает, палач вешает… Я теперь пишу статью, и кажется это слабым лепетом в сравнении с тем, что делается… (Прикладывает к глазам платок.) Включите фонограф…

Помощник быстро приготавливает и включает фонограф.

(Хрипло.) Нет, это невозможно! Нельзя так жить!.. Нельзя так жить!.. Нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных приговоров, столько казней: нынче пять, завтра семь, нынче двадцать мужиков повешено, двадцать смертей… А в Думе одни разговоры, и всем кажется, что так оно и должно быть… (Отошел от фонографа, помощнику.) Признаюсь, мне раньше были противны эти легкомысленные революционеры, устраивающие убийства, но теперь я вижу, что они святые в сравнении с теми… (Тяжело опускается на стул, замолкает.) П о м о щ н и к (осторожно). Вы устали, Лев Николаевич?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Устал. Весь вышел… Понимаете, Николя… Намедни посылка пришла, а в ней веревка и приписочка: «Неча ждать, чтоб тебя повесили, сам можешь исполнить над собой…» И так часто после отлучения. И друзья требуют изменить мою жизнь, в согласие с учением привести… Революционеры тоже недовольны — любви держусь. То письмо хотя бы, что за обедом читали. Кольцо получается, не разорвешь… Но дома, дома что-о!.. Соня, Чертков, дети… Я им теперь не нужен. Одни ссоры нужны. Они разрывают меня на части… Иногда серьезно думаю: уйти ото всех!.. Вы уж не говорите никому, что я вам сказал… (Помолчал, посмотрел в окно.) Сегодня погода как раз такая, в какую я, бывало, ходил на тягу. Теперь совершенно не могу представить, как я мог этим заниматься! Вальдшнепы устраивают любовные свидания, а я прицелюсь в них и убью, хотя мне это совсем не нужно…

Вдалеке, в верхних покоях дома раздавются два выстрела.

П о м о щ н и к (испуганно). У Софьи… Андреевны!..

Лев Николаевич вскакивает и спешит в сторону звука.

С о ф ь я А н д р е е в н а одна в своей комнате.

В руках пугач. Появляется Л е в Н и к о л а е в и ч, видит ее, подходит.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Господи, бог знает что подумал… Ты стреляла? С о ф ь я А н д р е е в н а (в трансе). Вот тебе твой «Дьявол», твоя Аксинья… Все против меня… Да, стреляла. Пока из пугача… Хотела посмотреть, как будет…

Лев Николаевич вынимает из ее рук пугач.

Ты услышал, да? Я хотела этого… Что ты подумал? Ты подумал, что меня уже нет? Подумал, скажи? Хотя бы мгновение ощутил пустоту, пропасть, ты прощался со мной?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Соня, милая, как можно так! Ты больная… Прости меня!.. Я виноват… С о ф ь я А н д р е е в н а. Ты пришел… Ты испугался… Ты мой пока еще… (Прижимается к нему.) Мы вместе, как прежде…

Л е в Н и к о л а е в и ч. Ну конечно… Дорогая… Сонечка…

С о ф ь я А н д р е е в н а. Больше любить не могу… Люблю до последней крайности, всеми силами… Нет ни одной мысли другой, нет никаких желаний, ничего нет во мне, кроме любви к тебе…

Л е в Н и к о л а е в и ч. А я-то тебя как люблю! Голубчик, милый!.. Разве я не знаю тебя, не чувствую!.. Я люблю тебя, и страдаю, и жалею, что ты страдаешь…

С о ф ь я А н д р е е в н а. Ты уезжал в Мещерское и не хотел вернуться к сроку… А идол там радовался… А мне без тебя все равно как без души. Ты один умеешь на все и во все вложить поэзию, прелесть и возвести на какую-то высоту… Для меня все мертво без тебя…

Л е в Н и к о л а е в и ч (тихо). Нам прощаться скоро… Но нет в моей жизни дня, от самого первого, чтобы забыл тебя или не любил просто, по-человечески… Ты всех измучила и больше всех себя…

С о ф ь я А н д р е е в н а (улыбка сквозь слезы). Я не рассказывала тебе… Победоносцев мне сказал как-то: «Мне жаль вас, графиня: вы так неудачно вышли замуж. Я должен сознаться, что ваш муж на ложной дороге, и, кроме того, — он даже не умен…»

Оба тихо смеются.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Какие мы были… счастливые!..

Лев Николаевич и Софья Андреевна оказываются в некотором затемнении. Теперь они не столько видны нам, сколько мы чувствуем их присутствие. Издалека долетает чуть различимая музыка, оживленные голоса. Мысленно они унеслись в молодость…

С о ф ь я А н д р е е в н а. Так вы завтра уезжаете… Почему так скоро? Как жалко!

Л е в Н и к о л а е в и ч. Знаете, Соня, я хотел ехать, но теперь не могу…

С о ф ь я А н д р е е в н а (после паузы). Пойдемте в залу!.. Нас будут искать.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Подождите…Софья Андреевна, вы можете прочитать, что я напишу, вот здесь, на ломберном сукне, начальными буквами?

С о ф ь я А н д р е е в н а (решительно). Могу!.. В… эм… и… п… эс… снова эс… «Ваша молодость… и…»

Лев Н и к о л а е в и ч (потрясен). Правильно!..

С о ф ь я А н д р е е в н а. П… потебность? Л е в Н и к о л а е в и ч. Да, да…