Место явки - стальная комната
Шрифт:
Помощник уходит.
О т е ц Г е р а с и м. Прелесть, гордость ума, самоволие…
Л е в Н и к о л а е в и ч (настойчиво). Да, да! Мы все должны отдать, чем владеем. Ибо не наше все — награбленное. Им принадлежит!
С о ф ь я А н д р е е в н а. Да все живут так.
Л е в Н и к о л а е в и ч. И все несчастны.
С о ф ь я А н д р е е в н а. Да нисколько.
Л е в Н и к о л а е в и ч. Я по крайней мере увидал, что я несчастен ужасно, и делаю несчастье свое и детей, и спрашиваю себя: неужели для этого нас
З в я г и н ц е в а. Обездолить своих детей в пользу пьяного Ефима? Да если бы это было хорошо, то все бы вам поверили, а теперь, напротив, никто вам не верит, и жена меньше всех…
Вернулся п о м о щ н и к с письмом.
Л е в Н и к о л а е в и ч. Оно и плохо, что не верят. Вот и этот… Я писал ему, что только любовь одна любовь может быть сердцевиной отношений. Без любви человеческая жизнь лишена всякого смысла, прямо невозможна… Теперь послушайте, что он мне отвечает. Читай, Николя.. П о м о щ н и к (разворачивает письмо, читает). «Вы пишете, что только одной любовью можно добиться хорошей жизни. Нет, Лев Николаевич, о любви можно говорить тогда, когда имеешь хорошее воспитание и чувствуешь себя сытым, но когда не имеешь воспитания и сидишь весь век впроголодь и на тебя кровопийцы властелины смотрят как на раба, то тут не до любви…» (Замолкает.)
Л е в Н и к о л а е в и ч. Что же вы? Продолжайте! П о м о щ н и к. Дальше еще хуже.
Л е в Н и к о л а е в и ч. Ничего!..
П о м о щ н и к (читает). «Нет, Лев Николаевич, я перед самой вашей смертью заявляю вам, что вы, очевидно, плохо згнаколмы с рабочим классом. Рабочие прекрасно знают, что бороться надо не любовью, а бей их, пока не останется ни одного подлеца. Жаль, что вы, может быть, до того времени не доживете! Ну, желаю вам счастливой смерти…»
Тягостная пауза.
С о ф ь я А н д р е е в н а. Какой негодяй… Из Сибири письмо?
П о м о щ н и к. Да. Иркутская нуберния.
С о ф ь я А н д р е е в н а. Значит, разбойник. Иначе бы не сослали!
Л е в Н и к о л а е в и ч. Он несчастный. Он много правды говорит…
С о ф ь я А н д р е е в н а. Разбойник не может говорить правду.
Л е в Н и к о л а е в и ч. Можно пожалеть душевное состояние этого человека. Не понимает — никто не призван по-своему устраивать жизнь человеческую. Я ему снова напишу…
О т е ц Г е р а с и м. Беды все от пренебрежения единым учением церковным…
Л е в Н и к о л а е в и ч (отцу Гекрасиму). Я не согласен с учением церкви. Был когда-то согласен, а теперь перестал. Вы знаете. И напрасно ходите.
О т е ц Г е р а с и м (пропускает эти слова). Чему же верить, коли не церкви?
Л е в Н и к о л а е в и ч. Богу и закону, данному им в Евангелии.
О т е ц Г е р а с и м. Церковь и поучает этому закону. Она не накладывает на детей своих бремена непосильные. Требует только исполнения заповедей: люби, не убий, не укради, не прелюбодействуй.
Л е в Н и к о л а е в и ч (возмущенно).
Лакей разливает чай, приносит кофе.
О т е ц Г е р а с и м. Мучительное сомнение, Лев Николаевич, вас снидающее, — кара, богом положенная на возговрдившегося умом своим.
Л е в Н и к о л а е в и ч (взрывается). Да кто же гордый?! Я ли, желающий жить, как все, своими трудами? Или те, кто считает себя особенными, священными, обряды установившие?
О т е ц Г е р а с и м (наставительно). Обряды церковные — суть скорлупа на яйце. Разрушить скорлупу — цыпленка не будет!
Л е в Н и к о л а е в и ч. Так… Скорлупа, значит, — тело. Тогда цыпленок — это дух? А ваше учение в таком случае — это дерьмо на скорлупе!
О т е ц Г е р а с и м (обиделся, злобно). Вы заступаете границы, Лев Николаевич, зопустимых, извините, пределов. (Встает.) Одумайтесь, Лев Николаевич!.. Упрямство ваше — причина многих несчастий ваших!..
М а р ь я Н и к о л а е в н а (пододвигает чай отцу Герасиму жалобно). Не угодно еще?
О т е ц Г е р а с и м. Благодарю! (Уходя, грозно посмотрел на Звягинцеву, и она проследовала за ним.) С о ф ь я А н д р е е в н а (Льву Николаевичу). Ты был груб. Я не люблю дурных, нечистоплотных слов.
Л е в Н и к о л а е в и ч. Говорил, что думал. Он неподвижен, каменный. С ним говорить — что с той дамой. Ей долго объясняли устройство паровоза. Она сказала, что все поняла, только не поняла, куда лошади запрягаются.
М а р ь я Н и к о л а е в н а (укоризненно). Нода бы мягче…
Ч е р т к о в. Глаз недобрый!
С о ф ь я А н д р е е в н а. Тем более…
Л е в Н и к о л а е в и ч. Это надо же — какой скучный человек! Что за день сегодня?! Утром прроснулся — такой свежий, бодрый. На шестьдесят лет себя чувствовал. И — пожалйста… Ну-ка, встряхнемся! Конницу сыграем? Нумидийскую?
С о ф ь я А н д р е е в н а. Лева, угомонись!
Л е в Н и к о л а е в и ч. Серьезные — отойди! Вперед! (Вприпрыжку пускается вокруг стола, левой рукой натягивая «поводок уздечки», а правой размахивая над головой.)
За ним пускается грузный Чертков, младшая дочь, секретарь. Князь шарахается в сторону. Лев Львович скептически отступил. Сояфья Ан дреевна и Марья Николаевна добродушно улыбаются. Шум, гам. Слышен шум и за сценой, гортанные выкрики. На площадке появляется сторож — чеченец А х м е т, воолоча привязанного к нагайке крестьянина П е т р а. «Конница» остановилась.
А х м е т. Дерево рубил!.. Лес грабил!.. Какой нахал! Словами обзывал. Арест сделал!.. Другие бежал…
С о ф ь я А н д р е е в н а. Господи, почему ж в контору не повел, сюда приволок?