Металл дьявола

Сеспедес Аугусто

Кровати стояли нетронутые, с аккуратно отогнутыми уголками простыней. В спальне жены не было.

— Маруча, Маруча!

Ноган оторопело стоял возле постели жены. Ужасная догадка, поразившая его, казалось, возникала не у него в голове, а рождалась из тишины пустого покинутого дома. Неподвижные предметы причудливых очертаний выжидающе смотрели на него, а в зеркале шкафа застыл едва различимый в полутьме другой, еще один Мак-Ноган.

Не слышно было дыхания Маручи, и теперь комнату заполнила мертвая гнетущая тишина. Ноган вдруг вспомнил, как однажды, когда он учился в колледже, в наказание за какую-то провинность его оставили в пустой спальне, среди пустых

постелей. И еще почему-то вспомнил, как в галерее он столкнулся с рудокопом, у которого рот был измазан зеленой слюной. Пытаясь бежать от главной правды в мир воспоминаний, он вдруг провалился в глубокий колодец, на дне которого лежала истина: Маруча каждую ночь уходила к Пепе Вилье.

Он открыл шкаф, взял оттуда очки и пачку сигарет, погасил свет, закрыл за собой дверь и очутился на улице.

Сел на попутную машину. В ушах засвистел резкий, холодный ветер. На черном ночном небе паслись бессчетные стада блестящих звездочек.

У входа в шахту подремывали сторожа. Ему сообщили, что вагонетка при падении сбила рабочих со строительных лесов и увлекла в пропасть. Он спустился, приказал подвести к самому краю шахты электропровод, пристроить балки таким образом, чтобы можно было спустить на тросе рабочих. Дно котлована было завалено обломками.

— Вот к чему приводит неосторожность. Они так неосторожны.

В.пять часов утра трупы были уложены в мешки, потом их подняли, провезли по галерее до клети и доставили на дневную поверхность.

Ноган покинул рудник в десять утра. Одна из бригад проходила по галерее как раз в то время, когда вагончики везли тела погибших; люди прижимались к стенам, чтобы пропустить печальный поезд. У входа в шахту собрались индианки с детьми. Женщины плакали, обратив взоры к небу. Поодаль от толпы стояла Маруча; на ней была бежевая юбка и красный шерстяной платок. Она поджидала Ногана. В серых ее глазах отражался яркий, утренний свет, разлившийся по вершинам окрестных гор.

Она бросилась навстречу Ногану, но тот остановил ее:

— Не подходи ко мне. Я весь в грязи.

— Да, да, — сказала она, — у тебя даже в волосах комья грязи.

На светлых висках Ногана действительно застряли комочки земли, словно гранитные валуны на ржаном поле.

Всюду кипела жизнь: на рудниках, на участках, в поселке. Горы, чреватые оловом, словно кровожадные боги, заглатывали человеческие души и молча принимали жертвоприношения — пьянство, расточительство, своекорыстие, кровь.

— Сеньор инженер, подайте Христа ради.

Это был Хуан де Дьос Уачипондо. Он был черен лицом и телом, словно жар преисподней заживо обуглил его, превратив в глыбу антрацита. Из вороха лохмотьев торчала голова — костлявый треугольник с дырами вместо щек. Мускулы шеи, идущие от самых ключиц, вибрировали при каждом приступе кашля, и темная, словно обгорелая, кожа вздрагивала.

Мак-Ноган наклонился и бросил монетку.

— Да хранит вас господь…

Теперь инженер работал в дневной смене. По вечерам он наведывался в поселок и стал завсегдатаем заведения Марты, которая, хотя и относилась к иностранцам с неприязнью, сделала для Мак-Ногана исключение, была к нему внимательна и обращалась как с настоящим кабальеро. После ночной попойки в доме Марты или в иностранном клубе ровно в шесть утра он был уже на руднике, и день его начинался с разноса, который он учинял рабочим на своем ломаном испанском языке.

Из подземной конторы он управлял бурением, взрывами, устройством креплений, перемычек и прочих приспособлений. Он следил за работами, обходя галереи и штреки, и вид

истерзанных скал наполнял его душу тоской. Подземелье давило его своей огромной плотной массой, поражало своей необъятностью; оно скрывало от него небо: гора являла собой весь универсум, бесконечный, беспредельный, страшный.

Он чувствовал себя безнадежно затерянным в этих сгустках мрака; ощущение одиночества не покидало его, когда он видел рудокопов-индейцев, покорно и бесстрашно делающих свое дело. Он обращался с ними жестоко, не скрывая холодного презрения, точь-в-точь как тюремщик не скрывает своего раздражения и презрения к арестантам, с которыми он вынужден обретаться в одной тюрьме.

— Скоты, — говорил он им, — все несчастные случаи — от вас самих, потому что вы скоты и всегда лезете куда не надо.

Он подолгу оставался под землей и научился жевать коку, принялся изучать кечуа, чтобы разговаривать с рабочими-индейцами на их языке, постепенно постигал жуткую тайну недр, которые заглатывали людей, отторгали от них душу, пережевывали денно и нощно их тело и потом выталкивали его из себя, как выталкивают бесполезную жвачку.

Порой ему казалось, что громада скал вот-вот навалится на него и раздавит своей тяжестью, и тогда его одолевало страстное желание разбить кулаками своды, пробить головой гору, вырваться к небу, на волю и пуститься на поиски своей Маручи. Но она была далеко: где-то на дневной поверхности, где-то за нагорьем, за Кордильерами, за океаном.

Как они и договорились при расставании, Маруча прислала ему из США заявление о разводе. Между тем участок рудника «Провидение», руководимый инженером Вильямом Мак-Ноганом, превзойдя все ожидания администрации, стал ежемесячно выдавать на-гора по тридцать тысяч кинталов олова высокого качества, что вкупе с другими участками составило добычу в пятьдесят тысяч кинталов.

XI

Твердый сплав

Одни говорили — это голова, сильный человек; другие говорили — у него руки загребущие, обуян гордыней, жаден до денег; от него придет разор в Потоси…

«Маджестик» пересек Атлантический океан. Еще до приезда Омонте в Америку там поднялся настоящий бумажный вихрь: на читателей обрушились биржевые сводки, газетные репортажи, бюллетени литейных компаний. В Гаване и в Панаме журналисты оказали магнату восторженную встречу. Затем он продолжил свое путешествие на пароходе компании «Пасифик стим навигейшн», вызывая восхищение пассажиров, и высадился в Арике, где его встречали представители чилийского правительства и консул Боливии.

Боливия выразила ему свое почтение молчанием, как и подобает суровой загадочной стране, воздвигнутой под самыми облаками. Когда поезд пересек границу и шел уже по нагорью, безмолвная пустыня окружила его: по обе стороны расстилалась пампа и высились дальние горы. Казалось, он затерялся В этой беспредельности; только изредка попадались на его пути станции: несколько домиков под цинковыми крышами и словно выросшие из-под земли детские фигурки. Голодные маленькие индейцы, чумазые и оборванные, тянули руки к окнам, вымаливая подаяние, или стайкой налетали на объедки, выбрасываемые из вагона-ресторана. Миллионеру было неприятно видеть все это, и он задергивал занавески на окнах своего персонального вагона. Боливия… Боливия, которую он не видел двенадцать долгих лет.