Метаморфозы Душевной жизни. Путь внутреннего опыта. Часть 1
Шрифт:
Благодаря силе благоговения душа ощущает в себе Сильное влечение к вечному, к тому, с чем она все больше желает соединиться. Но Я имеет две стороны. Ему необходимо усиливать свою самостоятельность, становиться все более содержательным. Его задача — стать такой самостью, которая не перейдет в себялюбие и не зачерствеет в эгоизме. Если речь идет о дальнейшем продвижении к познанию неизвестного и сверхчувственного, если благо говение становится средством самовоспитания, то возникает серьезная опасность того, что Я, самость человека, может потерять себя. Прежде всего оно может потерять себя потому, что воля человека всецело покорится миру. Преданность, возобладав, в конечном счете приведет к тому, что Я выйдет из себя, полностью растворится в том, чему оно покорно, потеряет себя в нем. Тогда Я не сможет больше найти себя в другом; ведь, желая найти его вовне, оно должно сначала вытеснить его в другое. Покорность, посредством которой Я теряет себя, можно сравнить с тем, что называют душевным обмороком в отличие от телесного обморока. В последнем Я, теряя себя телесно, погружается в неопределенную тьму; при душевном обмороке Я теряет себя только душевно, хотя телесно может остаться незатронутым и воспринимать внешний мир. Я может потерять себя душевно, если утратит силы, если больше не будет в состоянии само управлять волей и излучать в волю свою сущность, если через покорность потеряет себя в другом.
Может ли такая же судьба постигнуть и любовь, другой элемент человеческого благоговения? Чтобы Я всегда оставалось безущербным, в любовь должно изливаться нечто, что из человеческой самости излучается в неизвестное. Я должно стремиться войти во все, что становится предметом его благоговения; оно должно стремиться сохранить себя по отношению ко всему, что охватывает его любовь: по отношению к неизвестному, сверхчувственному, находящемуся вовне. Чем, в частности, станет любовь, если Я не сохранит себя в силе до границ, где мы встречаем неизвестное, если не просветит это неизвестное светом мысли и разумного суждения? Такая любовь станет тем, что называют мечтательством. Но поскольку Я живет в душе рассудочной, оно, исходя из души рассудочной, или души характера, может начать свой путь к находящемуся вне ее неизвестному; но там оно не в состоянии полностью погасить себя. Воля может подавить себя; но если Я, если душа через чувство стремится охватить это внешнее, то Я не может себя подавить: оно всегда пребывает в чувстве, однако без поддержки мышления и воли без препон устремляется вовне. Это неосознаваемое самим Я устремление вовне приводит к тому, что такая любовь к неизвестному, которая не обладает волей к сильному мышлению, заставляет душу все больше впадать в мечтательство. В этом случае мы можем говорить по аналогии с теряющей себя покорностью, которую назвали душевным обмороком, — о душевном лунатизме точно так же, как говорят о лунатизме телесном. Мечтатель — тот, кто не берет с собой в неизвестное свое сильное Я; он желает проникнуть во внешнее, пользуясь лишь низшими способностями Я; такой человек, не дающий излиться из сознания своему Я во всей полноте, пытается постичь неведомое как бы во сне. Мечтательство, вес больше охватывая душу, превращается в то, что можно назвать непрерывным сновидческим состоянием, или душевным лунатизмом. Если душа не в состоянии установить правильные отношения с миром и с другими людьми, если она устремляется в жизнь, опасаясь использовать свет мышления, пренебрегая правильным отношением к окружающим ее вещам и существам, то такая душа, такое впавшее в лунатизм Я собьется с пути, будет идти по жизни подобно болотному огоньку.
Причина этого в том, что такой мечтатель, любовь Которого к неизвестному еще не пронизана огнем Я, опасается прийти к полным ясности и света мыслям о своем Я; он отказывается брать с собой свое Я во всей полноте своего мышления, в полном самосознании. Чем слабее самосознание, тем легче впасть в мечтательство. Лишь потому, что душа впадает в косность мышления, что она не Имеет воли осветить себя светом мышления там, где ей Встречается неизвестное, — лишь потому подобная душа приобретает такие свойства, которые можно назвать всевозможными формами суеверий. Мечтательной душе, витающей в грезах сентиментальной любви, идущей по жизни словно во сне, косной в мышлении душе, не желающей войти в мир в полном самосознании, такой душе свойственно слепо верить всему, ибо она безусловно склонна не проникать в вещи через внутреннее, затребованное мышлением усилие, мысля самостоятельно, но слепо принимать устоявшиеся истины и знания о вещах. Для этого не требуется самостоятельное, созидательное, исходящее из внутренней глубины мышление. Чтобы познать нечто внешнее, то, что предоставляют нам органы чувств, нам не требуется самосозидающее мышление; но чтобы познавать сверхчувственное, в какой бы форме оно ни являлось нашему познанию, не следует каким бы то ни было образом исключать мышление. Как только мы хотим постичь сверхчувственное одним наблюдением, мы тотчас оказываемся в области всевозможных иллюзий и заблуждений. И все заблуждения и суеверия, все, что может вести к сверхчувственному неверным, ложным путем, все это происходит в конечном счете только оттого, что человек не дает самосозидающему мышлению просветлить свое самосознание. Он, обладая волей к самостоятельному мышлению, никогда не будет обманут, воспринимая то, что несет весть из духовного мира. Самостоятельное мышление единственное средство — других полноценных средств вообще нет. И чем больше у человека воли к самосозидающему мышлению, тем больше возможности познать сверхчувственный мир в его истине, ясности и объективности: это может подтвердить любой исследователь духа. Таким образом, мы видим: для самовоспитания Я нам нужно то, что все больше восходит к душе сознательной, что при ее воспитании ведет за собой душу ко всему непознанному чувственному и непознанному сверхчувственному — это благоговение, объединяющее любовь и покорность. Если любовь и покорность пронизаны и прокалены правильным самоощущением, они становятся ступенями, ведущими нас все выше и дальше вперед. Правильное благоговение, в какой бы форме оно ни пронизывало и прокаляло душу, будь то молитва или другие формы, — не может вести к заблуждению; лучше всего узнается то, что с самого начала пробуждает горячее благоговение, т. е. любовь и покорность. И при здоровом воспитании особое внимание следует обращать на то, какие силы для развития души может дать импульс благоговения. Ребенку неизвестна большая часть мира. Тот, кто хочет наилучшим образом привести его к познанию неизвестного, станет пробуждать в нем благоговение к этому Неизвестному; ошибиться здесь невозможно, ибо верно направленное благоговение действительно ведет к тому, что можно назвать истинным опытом во всех областях жизни.
Человеческой душе даже в зрелом возрасте очень важно оглядываться на прошлое, вновь переживая почтение и благоговение. Душа, в пору своего детства частенько с благоговением взиравшая на почитаемых ею людей, На вещи, которых еще не могла постичь своим малым разумом, несет хороший импульс для развития жизни вширь и ввысь. Она всегда с благодарностью вспоминает о минувших событиях, например, о том, как в детстве слушала в кругу семьи разговоры о выдающихся личностях, о которых все отзывались с почтением и уважением. Тогда в душе пробуждается некий священный трепет, сообщающий благоговению особую интимность. С чувствами, Которые могут быть затронуты лишь с благоговением, человек рассказывает, как дрожащей рукой касался ручки двери и с робким почтением входил для первого знакомства в комнату кого-то очень уважаемого, о ком другие говорили с глубоким уважением и почтением. Подойти, сказать и услышать лишь несколько слов в разговоре, проникнутом благоговением, — вот один из лучших импульсов для высшего развития. Это благоговение может руководить нами прежде всего в поисках решения высших вопросов и загадок бытия. Оно может вести нас, когда мы пытаемся решать важнейшие проблемы души, когда хотим найти то, к чему стремимся, с чем хотим соединиться. Именно здесь благоговение является силой, которая влечет нас вверх и, подтягивая нас, укрепляюще действует на душевный организм человека. Как это происходит? Попытайтесь, наблюдая внешние выражения благоговения, понять, как оно проявляется именно во внешних жестах человека. Оно, выражаясь внешне, действует там, где развивается наиболее значительная из способностей человека. Как внешне выражается благоговение? Он сгибает колени, складывает ладони и преклоняет голову перед благоговейно почитаемым существом или объектом. Это те средства, благодаря которым Я и прежде всего высшие душевные члены способны переживаться наиболее интенсивно. Физически человек держится прямо благодаря крепко стоящим ногам. Он становится благословенным в жизни, излучая собственную сущность через ладони. Он может наблюдать небо и землю благодаря тому, что возникает в его голове, когда он поднимает и опускает ее. Но, наблюдая человека дальше, мы видим, что в самосознательной активности ноги наилучшим образом выпрямляются, если сначала они согласились преклонить колени перед тем, что достойно почитания. Ибо в этом жесте воспринимается некая сила, как бы устремляющаяся в наш организм. Те колени, что выпрямляются, не научившись сгибаться в благоговении, несут лишь то, что носили всегда: лишь собственное ничтожество, к которому им прибавить нечего. Но привыкшие к коленопреклонению ноги, выпрямляясь в коленях, получают новую силу и несут уже не ничтожество, но эту новую воспринятую силу. Те ладони, что хотят благословлять и утешать, не научившись прежде складываться в жесте почитания и благоговения, принесут не благословение и любовь, но только свое ничтожество. Но ладони, научившиеся складываться в жесте благоговения, воспринимают в этом жесте силу, что пронизывает их, и становятся ладонями, Мощно пронизанными своим Я. Ибо поток силы, воспринимаемой благоговейно сложенными ладонями, прежде чем излиться в них, проходит через сердце
Кто, здраво мысля, изучит внешние выражения и жесты человека и узнает таким образом, что происходит в человеке, что действует в нем в живых взаимосвязях, тот увидит, какие выводы можно сделать из внешнего выражения благоговения, увидит, как это благоговение охватывает Я и повышает силу самости, как эта повышенная сила самости обретает возможность проникнуть в непознанное. Если мы хотим проникнуть в непознанное, мы должны идти ему навстречу со всеми нашими способностями; и мы делаем это, приближаясь к нему с любовью и Покорностью. Таким образом, мы видим, что Я не слабеет в благоговении, но становится крепче и мощнее. Благодаря этому самовоспитанию, благодаря благоговению Человек возвышает темные чувства и влечения, чувства симпатии и антипатии к вещам. Те чувства симпатии и антипатии, что бессознательно или подсознательно проникли в нашу душу, безотчетные и не освещенные светом суждения, именно эти чувства приходят к ясности, когда Я воспитывает себя в благоговении, прорастая к высшим душевным членам. Благодаря этому все симпатии и антипатии, все, что действует как темная сила, способная заблуждаться, пронизывается светом души. Прежде непросветленные симпатии и антипатии становятся суждением, суждением чувства, становятся эстетическим вкусом или правильно ориентированным моральным чувством. Воспитавшая себя в благоговении душа преображает свои темные симпатии и антипатии, темные чувства удовольствия и неудовольствия в чувство прекрасного и чувство добра. Душа, правильным образом очистившая свою волю к покорности в благоговении и сохранившая при этом самоощущение и самосознание, просветляет темные инстинкты и побуждения, пронизывавшие прежде человеческие желания и волевые импульсы, постепенно вырабатывая из них те внутренние импульсы, которые мы называем моральными идеалами. Благоговение есть самовоспитание души, восходящей от темных влечений и инстинктов, от жизненных страстей и желаний к моральным идеалам жизни. Благоговение есть то, что мы всаживаем в душу подобно ростку — и он всходит.
Кто непредвзято смотрит на жизнь, найдет и другой пример. Мы всюду видим, что человек в своей жизни проходит через восходящее и нисходящее развитие. На Детство и юность приходится восходящее развитие, затем оно некоторое время пребывает в покое; а в позднем возрасте и в старости начинается нисходящее развитие. Некоторым образом можно сказать, что нисходящее развитие в конце жизни характеризуется, хотя и в обратном смысле, тем же, что имело место в детстве и юности, причем свойства, воспринятые в детстве и юности, своеобразно проявляются вновь в конце жизни. Кто действительно наблюдает жизнь, видит, что люди, получившие в детстве много семян правильно ориентированного благоговения, в старости пожинают обильные всходы. Такое благоговение проявляется в старости как способность жить деятельно. Эта способность проявляется в старости как пара к благоговению, взращенному в юности. Юность без благоговения, юность, в которой не развивалась правильно направляемая покорность воли и правильно направляемые чувства любви, в старости обернется слабостью и бессилием. Мы относим благоговение к человеческой душе, долг которой — развиваться. Но тогда сущность благоговения проявляется и в том, что взятая в развитии душа может и должна быть охвачена этим благоговением. Имеется ли соответствующее свойство у тех, на кого мы взираем с благоговением? Если мы смотрим с любовью на другое существо, то в ответной его любви мы можем увидеть то, что, возможно, еще разовьется. Можем ли мы говорить о подобном и в отношении благоговения? Ошибочность этого предположения следует уже из того, что мы говорим: если человек покоряется Богу в любви, то он знает — Бог также склоняется к нему с любовью. Человек делает из благоговения то, что называет своим Богом во вселенной. Но чувство, отвечающее на благоговение, нельзя назвать благоговением. Мы не можем говорить о том, что Бог отвечает благоговением на наше благоговение к Нему. Что отвечает на благоговение? Что излучается в ответ на благоговение, когда оно направлено на Божество? В ответ излучается то, что Оно само не может охватить Своей волей и Своей мощью: могущество и, коль скоро речь идет о Божестве, Всемогущество. То, что мы в юности перерабатываем в благоговение, лучится нам в старости навстречу как жизненная сила, а то, что мы называем Божеством, к которому мы обратились в благоговении, лучится к нам обратно как переживание Всемогущества. Обращаем ли мы взор к бесконечному в своем величии звездному небу, и в нас воспламеняется благоговение к тому, что окружает нас со всех сторон и чего мы не в силах охватить; взираем ли на то, что в той или иной форме есть для нас незримый Бог, пронизывающий и оживотворяющий вселенную, в любом случае это — переживание всемогущества. Мы с благоговением взираем на это всемогущество, и из этого чувства возникает тезис: достичь того, соединиться с тем, что находится над нами, мы можем лишь в том случае, если с самого начала будем восходить к нему с благоговением. Погружаясь в благоговение, мы приближаемся к всемогуществу. Поэтому, строго говоря, можно вести речь лишь о таком всемогуществе, а о вселюбви не позволяет говорить языковое чутье. Власть может усиливаться и возвышаться. Если у кого-либо есть власть над двумя или тремя существами, то он сильнее в два-три раза. Власть возрастает пропорционально числу существ, на которых распространяется. Все иначе в случае любви. Когда мать любит ребенка, то не исключено, что она в той же степени любит второго, третьего или четвертого ребенка. Любви при этом вовсе не обязательно удваиваться или утраиваться. И если кто-то говорит, что должен делить свою любовь между двумя людьми, то он выражается неправильно. Тонкий слух коробит также, когда говорят о всеведении, как и о расплывчатой вселюбви. Любовь не имеет степеней и не может быть ограничена числом.
Любовь — одна часть благоговения, а покорность — другая. С покорностью дело обстоит не иначе чем с любовью. Мы можем быть покорны одному или другому неизвестному, если у нас вообще есть это чувство. Покорность может возрастать, но ей не обязательно делиться или умножаться в зависимости от числа существ, на которых она обращена. А так как любовь и покорность не нуждаются в делении, то они и не приводят Я, образующее единство, к необходимости терять себя или дробиться, когда оно с любовью покоряется неведомому или с покорностью к нему обращается. Так любовь и покорность правильным путем возводят душу к неизвестному и воспитывают ее от души рассудочной к душе сознательной. Если преодоление гнева воспитывает душу ощущающую, а чувство истины, стремление к истине — душу рассудочную, то благоговение воспитывает душу сознательную. Все больших знаний, все более обширного опыта достигает человек благодаря воспитанию души сознательной в благоговении. Но этим благоговением должно руководить самосознание, не боящееся света мышления. Если мы изливаем любовь, то благодаря собственной ценности она дает нам возможность взять нашу самость с собой; если мы склоняемся в благоговении, то оно тоже благодаря своей собственной ценности позволяет нам взять нашу самость С собой. Конечно, мы можем потерять себя, но делать этого не следует. Это очень важно; и прежде всего об этом не следует забывать, когда импульс благоговения используется при воспитании. Не следует пестовать слепое И бессознательное благоговение. В ногу с воспитанием благоговения должно идти воспитание здорового самоощущения.
Если мистики всех времен и Гете называли вечно-женским то неопределенное и неведомое, к чему влечется душа, то мы можем, не вызывая недоразумений, назвать «вечно-мужским» то, чем должно быть пронизано благоговение. Ибо как вечно-женское, в смысле мистиков и Гете, есть и в мужчине, и в женщине, так и вечно-мужское, это здоровое чувство самости, проникнутое благоговением, есть и в мужчине, и в женщине. И если понимать мистический хор Гете в смысле мистикой, то, опираясь на полученное нами знание о миссии благоговения, ведущего нас к неведомому, мы можем добавить к нему то, чем должно быть пронизано благоговение: вечно-мужское.
Этот опыт человеческой души, в котором слилось все благоговение, в котором оно выражает себя и достигает своей вершины, это соединение с неизвестным, к которому мы стремимся, эту «unio mystica», этот мистический союз мы, зная о миссии благоговения, можем теперь понять правильно.
Всякое мистическое соединение, при котором Я, желая соединиться с чем-либо неведомым, теряет себя, будет для души роковым. Потерявшее себя Я не предлагает неведомому ничего ценного. Чтобы пожертвовать собой неведомому, чтобы отдать ему в мистическом соединении собственную самость, необходимо иметь что-то чем можно жертвовать, кем-то уже стать. Если же слабое Я, не укрепившееся в себе, соединяется с тем, что над нами, такое соединение не имеет никакой ценности. Мистическое соединение имеет ценность, лишь когда сильное Я восходит к тем сферам, из которых к нам обращается мистическоий хор. О тех сферах, к которым для достижения высшего познания ведет возвышенное благоговение, Гете говорит прекрасными словами своего мистического хора:
Все преходящее Есть только подобие; Недостающее Здесь станет событие; Неописуемое, Здесь есть сделано; Вечно-женское Тянет нас туда.Тогда и правильно понятое мистическое соединение может ответить на это: да,
Все преходящее Есть только подобие; Недостающее Здесь станет событие; Неописуемое, Здесь есть сделано; Вечно-мужское Тянет нас туда.